Расколотое небо
Шрифт:
От всей этой торжественности у Гансхена торчком стояли багровые уши. Манфред посмеивался. Рита наступила ему на ногу, чтобы он набрался терпения. Но едва подали сигнал к ужину, он ловко протиснулся к столу и в мгновение ока наполнил две тарелки.
— Трудное дело быть праздничным оратором, — заметил Манфред. — Особенно если это вторая профессия. Сама посуди: весь день ты руководишь министерством или, к примеру, машиностроительным заводом, а вечером должен выступать с праздничной речью. Тут уж ничего не сочинишь, кроме: «Таким образом, мы постоянно и неуклонно…» или: «Итак, мы продолжаем наше победное движение вперед…». Жуть.
— Но всем понравилось, —
— Понравилось? Люди считают, что иначе нельзя. Что такие речи — серьезные, скучные и высокопарные — должны нисходить на них как благодать. А среди своих все предпочитают балагурить.
— Передай-ка мне еще салату, — попросила Рита. — И подумай лучше о том, что не все, столь непочтительны, как ты.
— Это верно, — согласился Манфред. — Гансхен наверняка нет.
— И Метернагель и я, — сказала Рита.
Больше они об этом не говорили.
В соседнем зале зазвучала музыка. Ощущение, что все они в гостях у самих себя, придало присутствующим храбрости. Вдоль стен еще струился поток любопытных, но он заметно редел, а в центре зала скоплялись оживленные группы, и кельнерам все труднее было лавировать со своими бутылками и бокалами.
Поначалу танцевало лишь несколько молодых пар. Манфред с удовольствием отметил, как гордо и грациозно Рита, уже привыкнув к восхищенным взглядам, вышла с ним под руку на площадку. Она не смотрелась в зеркала, мимо которых они проходили. Она знала: достаточно быть такой, какая она есть, чтобы все восхищались ею. Манфред закружил ее по залу — как давно был тот вечер, когда он холодно и принужденно танцевал с ней! — а ей самый бешеный темп казался черепашьим. Когда же несколько молодых людей сразу бросились приглашать ее на следующий танец, Манфред поймал ее торжествующий взгляд. Сам он не приглашал других женщин, она же, сияя, переходила от одного партнера к другому. Под конец ее пригласил и Гансхен.
Юноша чувствовал себя совсем несчастным. Это можно было предвидеть, и тем не менее его было жаль. Анита нашла поклонников, более подходящих к ее огромным глазам и острым безупречным зубкам. Гансхен признался Рите, что одолжил ее на этот вечер у приятеля. Утешать его было бесполезно, Рита вовсю бранила девушку, но Гансхен прекрасно понимал, почему Анита предпочла ему других кавалеров.
Когда Рита на мгновенье освобождалась, Манфред тут же подходил к ней и шутливо осведомлялся о ее желаниях.
— Танцевать! — требовала она каждый раз. И они шли танцевать.
О чем они говорили — не осталось у них в памяти. Среди множества людей они были словно наедине, и именно это подтверждали их улыбки и взгляды. Ах, праздник уже кончается! Ну и что ж? Разве мало еще у нас впереди праздников? Огни зала кружились, отражаясь в их зрачках, они уже не различали, что движется и что стоит на месте. Наконец, натанцевавшись до упаду, уселись на забытые кем-то в углу стулья.
Настал тот неуловимый момент, который бывает на каждом празднике, когда побледнеют от усталости лица, растреплются прически, улыбки станут вымученными, а тень наступающего утра приглушит сверкание люстры, и не-съеденные яства потеряют свою свежесть. Еще звенели бокалы, еще легко танцевалось, еще аромат духов и вина был нежным и приятным. Но уже каждый шаг, каждый глоток, каждая улыбка подводили к невидимой границе между удовольствием и принуждением, между подъемом чувств и обыденностью.
Рита на несколько секунд закрыла глаза. А когда открыла, перед ней стоял Эрнст Вендланд. Не глядя на него, она посмотрела на Манфреда. Выражение его лица за эти короткие мгновения резко изменилось.
С каким-то недобрым предчувствием Рита перевела взгляд на Вендланда и испугалась. Она тотчас сообразила, что произошло. Весь вечер Вендланд был занят тем, что пожимал десятки рук, чокался с знакомыми и незнакомыми, а нервы, переутомленные от напряжения последних месяцев, требовали одного — отдыха. Увидев танцующую Риту, Вендланд невольно потянулся к ней. Он прошел мимо Манфреда, не обратив на него внимания, он стоял теперь перед ней со счастливой улыбкой на губах, и его взгляд выражал столь многое, что Манфред мгновенно отрезвел, а Рита ужаснулась.
Оркестр еще играл тот же популярный мотив, но все вдруг изменилось. Эрнст Вендланд поклонился Рите и пригласил ее на танец. Она поднялась, нерешительно поглядела на Манфреда, который смотрел на нее со скучающим видом. Рассердившись, она пошла с Вендландом.
— Я видел, как вы танцевали, — сказал он.
Рита была рада, что никто, кроме нее, не слышит его голоса, не видит его лица. И, танцуя с ним, держалась чопорно и даже неуклюже. Вендланд тотчас почувствовал, что зашел слишком далеко. Он очнулся, оживление его погасло. Рите стало жаль Вендланда. Больно было слышать, как он спросил обычным голосом:
— Не правда ли, прекрасный вечер? Люди заслужили его напряженным трудом.
Что произошло? Ничего, даже меньше, чем ничего. Так мало, что об этом и говорить-то не стоило — ни теперь, ни когда-либо позже, ибо самый легкий намек звучал бы грубо и пошло. Но Рита и Манфред поняли то, что увидели. А поняв, хотели забыть и действительно забыли — если забывается то, о чем больше не думаешь.
Когда Вендланд вместе с Ритой подошел к Манфреду, тот поднялся и насмешливо ответил на его поклон. Все произошло, как полагается: благовоспитанные люди встретились на торжественном приеме. Вендланд взял с подноса три чашечки кофе, они уселись на низенькие стулья, высоко подтянув колени, и, жонглируя чашками, попытались начать ничего не значащий разговор.
Манфред поинтересовался, не трудно ли Вендланду справляться с обязанностями директора. Уйма ответственности, не так ли? Да, согласился тот. Но к этому постепенно привыкаешь.
— Понятно, — сказал Манфред с саркастической усмешкой, хотя повода для нее почти не было. — На этом основана вся наша история — человек ко всему привыкает.
— Вы уверены? — спросил Вендланд. Он очень устал и не искал ссоры.
Разговор принимал странный оборот. Теперь, задним числом, Рита признает, что в тот вечер, ослепленная женским тщеславием («Они ссорятся только из-за меня!»), она не поняла главного. Она знала, как уважительно относился Манфред к Вендланду на расстоянии, а тут, сидя с ним рядом, ощетинился. Многословно доказывал он, что история человечества основана на равнодушии. Не замечая, что его никто не слушает, он говорил и говорил не в меру пылко, пока наконец не пришел к такому выводу:
— Все люди скроены по одному образцу…
«И зачем он только пыжится?» — подумала Рита. Она чувствовала, что самое уместное сейчас — молчать. Каждое ее слово вызвало бы у него еще большее раздражение.
— По одному образцу? — переспросил Вендланд. — Возможно. Если пренебречь различиями в развитии разума…
Манфред сделал вид, будто только и ждал этого аргумента. Он громко рассмеялся. Но смех его был явно искусственным.
— Бросьте рассказывать сказки! Разум никогда еще не был определяющим фактором истории. С каких это пор разум способен осчастливить человека? На это вам лучше не рассчитывать.