Расколотый мир
Шрифт:
Когда я оглядываюсь назад на Софию, она кусает губу, и в ее уставших глазах, наконец-то, поселилось немного веселья. Увидев мой взгляд, она выдает:
— Ты выглядишь как идиот.
— Я думаю это хорошо.
— Попасть в бар можно через заднюю дверь. Она в переулке за зданием, и ведет в кладовую. — Веселье уходит с ее лица. — Я, вероятно, не увижу тебя снова после того, как они заберут меня.
Ее сухой тон разбивает мне сердце.
— Может, и нет, — уступаю я. — Никогда не знаешь. — Она мой последний намек на дом — последний человек с Эйвона, который смотрит
Она трясет головой, губы немного кривятся.
— Я тоже буду думать о тебе. Я буду помнить, как ты абсолютно нелепо выглядел.
— По крайней мере, я запоминающийся. — Это черный юмор, но это помогает. Немного. Я подхожу к ней, поднимая руку, чтобы притянуть ее в объятия.
Ее половинчатая улыбка исчезает, и она отдаляется, когда ее взгляд скользит от меня.
— Мне будет легче, если ты этого не сделаешь, — мягко говорит она. — Я должна перестать думать об этом месте как о доме. Оно должно стать местом, где я жила некоторое время.
Горло сжимается, и мы оба молчим, только дождь стучит по крыше, нарушая тишину. Я изучаю девушку, которую знал, еще одну жертву этой войны, задаваясь вопросом, какие отметины оставят эти раны.
— Ясного неба, Соф. — Это все, что мне остается сказать.
— Ясного неба, — шепчет она. — Надеюсь, ты найдешь, что ищешь.
Девочка сжимает кисть, высунув язык в уголке рта, когда она фокусируется на странице перед ней. Трюк с каллиграфией заключается в том, чтобы совершить мазок. Рука не может дрогнуть иначе будет клякса. Красота будет потеряна.
Ей нужно написать записку зеленоглазому мальчику, и это не может ждать.
Но ее пальцы сжимаются вокруг кисти, пока костяшки не белеют, и она нажимает слишком сильно. Иероглифы корчатся на бумаге и плачут жирными слезами чернил, так что они размываются. Девочка не может прочитать их, и она не может вспомнить, что хотела написать.
Она смотрит на бумагу, безотлагательность бьется в унисон с ее сердцем, но память парит вне досягаемости. Что ей нужно было сказать мальчику?
Девочка наблюдает, как размытые буквы исчезают, и вскоре бумага становится чиста.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
ДЖУБИЛИ
— КАПИТАН ЧЕЙЗ, ВЫ ОПОЗДАЛИ. — Командир Тауэрс свирепо смотрит на меня. Но мне все равно. У меня нет сил на извинения… даже на приветствие. Я слишком занята разглядыванием человека, стоящего по ту сторону стола. Он до сих пор носит кобуру с пистолетом на боку — слишком долго был солдатом, чтобы прилететь в такое место, как Эйвон безоружным, несмотря на то, что ушел в отставку. Он носит чистую и аккуратную гражданскую одежду, практичную и подходящую для ношения в грязи Эйвона — сапоги, брюки, соответствующая футболка — повседневная версия нашей униформы. С моими волосами, поспешно засунутыми под фуражку, и пуговицами, остро нуждающимися в полировке, я чувствую себя идиоткой.
Но в основном, я чувствую облегчение. Из всех людей, которых
— Я только что говорил командиру, что мы с вами в прошлом служили вместе, — произносит он, поворачиваясь лицом ко мне. Его рот дергается и появляется намек на знакомую улыбку. — Рад снова видеть вас, капитан.
— Сэр. — Мне трудно говорить… трудно дышать. Не так давно я называла его капитаном.
Командир Тауэрс выключает электронный регистратор и с грохотом кидает его на стол. Она кажется взволнованной, ее обычно застывшая внешняя оболочка дает трещину, как будто под каким-то невидимым давлением.
— Мистер Мерендсен находится здесь, чтобы оценить безопасность базы в свете последних событий, — говорит она, ее взгляд бегает между мной и человеком за ее столом. — Кто-то из «ТерраДин» выразил озабоченность тем, что военные не выполняют свою часть сделки, и из-за его опыта они пригласили его в качестве независимого эксперта, чтобы пересмотреть наши договоренности.
Мне слышна досада в голосе Тауэрс. Ей не нравится то, что она вынуждена оправдываться перед гражданским лицом о происходящем на планете и доказывать, что она знает, как делать свою работу.
— У меня есть некоторый опыт жизни на Эйвоне, — легко говорит Мерендсен, вежливо кивая в сторону командира Тауэрс. — Я, конечно, понимаю проблемы, с которыми вы сталкиваетесь, командир. Я уверен, что многое изменилось с тех пор, как я был здесь. Возможно, капитан Чейз могла бы провести мне небольшую экскурсию?
Командир Тауэрс по сравнению с остальными не сильно восприимчива к очарованию Мерендсена. Частично напряжение оставляет ее плечи, и она издает щелчок пальцами, отмахиваясь от нас обоих.
— Отправляйтесь. Если вам что-нибудь понадобится пока вы здесь, капитан Чейз в вашем полном распоряжении, понятно капитан?
Это негласный приказ мне вести себя хорошо. Строгие и пронзительные глаза Тауэрс обращаются ко мне. Так что я выпрямляюсь, как будто должным образом отчитана, и одеревенело отдаю честь. Мерендсен просто кивает, а потом мы оба направляемся к двери.
— Секунду, капитан. Мистер Мерендсен, вы не против подождать снаружи?
Ее обращение к Мерендсену, как к гражданскому лицу, заставляет мои мышцы дернуться, но он не кажется раздраженным. Его взгляд переводится от командира Тауэрс ко мне, и я понимаю, что ему интересно, безопасно ли оставлять меня с ней. Он до сих пор не знает, зачем я позвала его сюда или кому он может доверять.
Даже я не знаю, кому верить.
Я тихонько киваю, и Мерендсен направляется к двери.
— Конечно, командир. Я пока осмотрюсь.
Командир Тауэрс ждет, пока за ним закроется дверь. Я не могу отвести взгляд от нее — у нее под глазами более выраженные круги, чем те, которые я вижу в зеркале каждый день, и я вижу маленькие линии вокруг рта, как будто прошлая неделя состарила ее.
— Капитан. — Интенсивность блеска в ее глазах пугает меня больше всего на свете, как будто она измучена, но слишком напряжена, чтобы отключиться. Она разваливается с того странного допроса, который она прикрыла, как только я спросила о секторе на востоке, где я видела призрак секретного объекта Флинна.