Расписание тревог
Шрифт:
Марья Михайловна без ведома Сосновского вела переписку с его детьми, сыном и дочерью, взывала к их совести. Сын работал по договору в Певеке и отделывался денежными переводами, дочь находилась в Кувейте, в долгосрочной командировке, и практически тоже ничем, кроме денег, папаше помочь не могла. Марья Михайловна пришла к выводу, что Сосновского надо определить в дом престарелых. Поначалу старик отшучивался, говорил, зачем ему целый дом, с него хватит и его комнаты, но со временем все больше сживался с мыслью, что дома престарелых не избежать. Марья Михайловна хлопотала,
При встречах с Михаилом Ивановичем он возбужденно обсуждал подробности своего-будущего бытия в интернате для престарелых. Тот мрачнел, отмалчивался. Втайне Михаил Иванович надеялся, что дети Сосновского ходатайства не пришлют и все останется по-прежнему.
Сосновский под возбуждением скрывал тревогу: в тихую, камерную мелодию его жизни вторгались внешние неуправляемые ритмы, и он, не имея возможности противостоять им, убеждал себя, что они благо.
Но вот заявления детей были, получены решительный день приближался.
Михаил Иванович слег от горя, лежал, отвернувшись к стене, и отказывался от пищи. Марья Михайловна и Мишка неотлучно сидели возле него. Подчас Марье Михайловне казалось, что отец умер, так тихо и неслышно было его дыхание. Она отсылала Мишку и бралась реветь. Старик, не оборачиваясь, сипел в досаде:
— Не возгудай!
Марья Михайловна успокаивалась.
Вылежав безрезультатно несколько дней, Михаил Иванович приказал одеть его и посадить в кресло. Это было исполнено, и Мишка прикатил его к Сосновскому.
— Михаил Иванович! — вскричал в восторге Сосновский. — Здравствуйте, дорогой мой!
— Не буду я с тобой здравствоваться, — угрюмо сказал Михаил Иванович.
— Да что так? — улыбаясь, спросил Сосновский.
— Не буду, и все. Не нравится мне эта процедура.
— И то верно. Какое уж в нашем возрасте здравие! Ну как вы? Я, как видите, уже поднялся!
Михаил Иванович молчал насупленно.
— Помереть дашь? — вдруг спросил он.
— Ни за что! — замахал на него Сосновский.
— Ну так я и гостить у тебя не хочу.
— Отчего же, Михаил Иванович?
— Оттого, что я совсем было туда собрался…
— Ну-ну?
— Вот и ну! — Михаил Иванович бешено заморгал седыми ресницами. — Дак нет! Растормошили! То Мишка, подлец, то Марья,
— Успокойтесь, Михаил Иванович. Может, порыбачим?
— Я чего туда тороплюсь-то, Сосновский! Я там оживу. Ходить буду. — И Михаил Иванович подозрительно заглянул в лицо собеседнику.
Сосновский был серьезен.
— Это вполне вероятно, — задумчиво сказал он. — Я вас понимаю. Я, когда первый инфаркт случился, тоже так себя превосходно осязал, просто жаль было, что спасли. Нет, смерти не следует бояться совсем, возможно, что она и есть осязание счастья.
Михаил Иванович, глядя на него уже с одобрением, легко поверил, что этот Сосновский, точно, встретит конец с радостью, как встречал любую перемену в жизни, хорошую ли, худую ли. Хорошей радовался, потому что хорошая, худой — потому что за нею вслед придет и хорошая, — он мыслил философически.
В дверь постучали.
— Петя с производства пришел! — обрадовался Сосновский. — Петя! Входите!
Петр, как всегда нечесаный и небритый, зыркнул глазами по комнате, разочарованно произнес:
— Я думал, вы рыбачите…
— Что у нас, других дел нет? — рассердился Михаил Иванович.
— Мы сегодня на охоту собрались, — поспешно сказал Сосновский.
— Вечно с причудками, — проворчал Петр. — Меня возьмете? Я лаять умею. — Он достал из внутреннего кармана пиджака бутылку. — Может, в последний раз…
— Типун тебе на язык, — сказал Михаил Иванович. Порывшись в карманах, он нашел луковицу.
Кровать Сосновского стояла на изначальном месте, Михаила Ивановича подкатили к освободившемуся окну, расположились рядом. Стол накрыли на подоконнике.
— Петр! — раздался в коридоре женский визгливый голос.
— Это кто? — спросил Михаил Иванович. — Опять залетка?
— Ну, — сказал Петр.
— Пе-тыр-р-р! — опять воззвала залетка, растягивая это очень короткое имя до немыслимого предела.
— Любовь — большая молекула нашей жизни, — авторитетно сказал Михаил Иванович.
— Ну ее, пускай орет, — отмахнулся Петр.
— Может быть, лучше пригласить? — предложил Сосновский.
— Ну да! — запротестовали Петр и Михаил Иванович. — Только ее и ждали!
Пробную стопку выпили молча, в общей задумчивости.
— Стал быть, не пойдем на охоту? — спросил Петр.
Старики покачали головами.
— Отохотились, — сказал Михаил Иванович.
— Пе-тыр-р-р! — еще пуще прокричала залетка. — Где ты-ы?
Петр встал, прошел к двери, приотворил.
— Ну чего? — крикнул он в коридор.
— Чего, чего! Приехали к тебе!
— Кто?
— Сам спрашивай кто!
Приехали из интерната. Приехали за Сосновским, а попали к Петру.
Представительница интерната, студентка мединститута, будущий геронтолог, храбро вошла в комнату Сосновского и отшатнулась — к запаху старости она еще не привыкла.
— Боже мой, — прошептала она, превозмогая отвращение. — Как вы живете…
Итак, неизбежное свершилось. У Сосновского побелели губы, руки тряслись. Он втиснулся в пальто, черное, суконное, вытершееся до золотого свечения, застегнул пуговицы наперекос.