Распишитесь и получите
Шрифт:
— Всегда и только верить мне, а ты в меру грамотный наборщик и тайны любовник «клавы».
— Тайных любовников не бывает, если известно кто, с кем, чего и как какая тайна?
«Свобода слова» проживала за пределами «страны советов», а внутри жила сестра «Относительная Свобода», коя дополнялась уточнением «с оглядкой».
— Естественно, никогда и никакая свобода не жила без оглядок и позволений:
— При общении со Свободой устной, а равно и письменной речью, важно не делать орфографических ошибок
Школярам послевоенного времени с их уровнем знаний, «свобода слова» ни о чём не говорила, пребывала в «пустых звуках». Знатоков, у кого бы получилось до предела правильно пояснить суть великих, но недоступных, как мираж, слов не было, и всё походило на ситуацию, когда дети ругаются матом и не получают объяснения почему:
— Нехорошо, некрасиво ругаться матом! — запрет применять нецензурщину жил без примеров из библиотеки мата, библиотека мата жила устно, письменной не существовало, и ныне найти литературу с полной русской инвектой проблема.
Ценность мата в доступности и лёгкости усвоения, не высшая математикамата, пользование матом законом не наказуемо, хотя попытки «очистить русский язык от брани» препринимались не единожды.
От благих стараний исходивших сверху осталось прицание «сквернословие унижает человека», но как происходит унижение пояснений не делали.
Нет и других объясений «вредного воздействия мата на умы подрастающего поколения» до сего времени, а посему остаётся вера:
— Мат даден свыше! — пожалуй, только потому мат и жив.
Иная причина всенародной любви к мату проста, понятна и объяснима: им пользуются при переходе границы, а «граница» — это состояние особи, когда сила убеждающих слов сходит на полный нуль, а, следовательно, и нет победы.
Школьные сочинения на вольную тему держались на гуманизме учителя литературы, не ценившего учащихся двоечным баллом. Не оглашал имена бесталанных учеников, допустивших немыслимое количество ошибок, но выраженные письменами достойные полёты мысли единиц отмечал высшим баллом.
Древний учитель литературы и русского языка ныне носил бы звание «учитель от бога», но поскольку процветал атеизм — выше «заслуженный учитель республики» подниматься не позволяли.
Дивился искусству учителя: «читал с листа», и, оглашая чьё-либо сочинение голосом ставил запятую, дефис или двоеточие. То есть, абсолютно владел чему учил других. Точка с запятой были редкими гостями на тетрадных листах наших, совсем, как «персона нон грата». О персоне нон грата школяры не знали, на то время в моде был язык вчерашних врагов: немецкий.
Радовали и вдохновляли слова учителя, объявлявшего:
— Сегодня пишем сочинение на вольную тему. Пишите о чём угодно, в дебри не углубляйтесь, заблудитесь, наделаете массу ошибок и пропадёте…двоечный
И эти постоянные предупреждения-страхи от взрослых:
— Молчи, пропадёшь! — пугающие не допускали, что юная поросль захочет проверить на себе этапы пропадания:
— Что, если пропажа окажется интереснее русских народных сказок? — вопросом «где пропадал десять лет и за что» интересующихся не находилось, каждый придерживался внутреннего ответа:
— Ни за хер сидел… — срок пропажи в десять лет назывался «червонцем» и считался нормой.
Начальные литературные труды наши баллом «два» учитель не оценивал, а о «тройках» говорил так:
— Тройка» «балл душевного спокойствия», шаткий балл, не устойчивый, с уклоном в подлость. От тройки скатиться в «двойку» усилия не нужны, просто и легко, но чтобы с тройки подняться до «четвёрки» нужно постараться.
— Ошибался учитель: «тройка» лучше «четвёрки», троечка бережёт здоровье школяра, усилий не требует.
Учитель уважал наше творчество и созданные «здания» на вольную тему принимал со вниманием. Чьим-то записям дарил заслуженную похвалу, но и слабые не охаивал:
— Плохо написал… безграмотно… — а чтобы детские умы не ударились в языковый разврат, царящий в нынешней школе жёсткими «двойками» держал учеников в строгости:
— Сделать столько ошибок в диктанте на одну страницу — нужно крепко постараться и забыть всё, чему учил!
Не призывал учитель «пишите, что вздумается, но грамотно!» — перед фантастическим призывом лежала половина века.
В сорок увидел картины абстракционистов, вспомнил наставления учителя и признался: «вот оно, сбылось, оправдываюсь на манер абстракциониста с разницей: если работник красками заявляет «так вижу мир» — мне остаётся сказать «ничего иного о видимом мире сказать не могу».
— И у абстракционистов, и у тебя дефект зрения, такие «произведения» может создавать абсолютно незрячий, или того хуже с «двойным и закрытым переломом мозга со смещением обломков».
— А «что делать», какие пути исправления предложишь?
— «Горбатого могила исправит».
— Чего тогда вселялся?
— «И на старуху бывает пророха».
Малая часть соотечественников убеждена, что «всяк по-своему с ума сходит», и таковое убеждение позволяет оглашать открытия, кои даёт собственное зрение.
Сравнивая себя с художником, применив отечественное, вечное и непобедимое «а, вон, Ванька што делает!?» — заявляю:
— Так слышу мир! — и смело ныряю в поток сознания. Мутный ли поток, прозрачный и чистый решать судьям. Потоки сознания разные по ширине, длине, глубине, скорости и химического состава «воды», изливаемой авторами.