Расплата. Трилогия
Шрифт:
– - Ваше высокоблагородие! Пожалуйте в башню! Миноносец пришел -- адмирал пересаживаться не хочет!
Должен оговориться, что адмирал не был на перевязке, и никто из нас не знал, насколько тяжело он ранен, так как в моменты получения ран на все вопросы он сердито отвечал, что это пустяки. После того, как его ввели в башню и посадили на ящик, он так и оставался в этом положении. Иногда поднимал голову, задавал вопросы о ходе боя и потом опять сидел молча и понурившись... Но в том состоянии, в каком находился "Суворов", что другое он мог бы делать? Его поведение казалось всем вполне естественным, и никому не приходило на мысль, что эти вопросы не что иное, как только мгновенные вспышки энергии, краткие проблески сознания... Теперь, на доклад о подходе миноносца он,
Через откинутый полупортик нижней батареи я, при помощи Курселя, выбрался на правый бортовой срез впереди средней 6-дюймовой башни. Помощь мне уже требовалась: правая нога слушалась совсем плохо, а левой можно было ступать только на пятку.
На срезе боцман и несколько матросов работали, очищая его от горящих обломков, свалившихся с ростр. Справа, по носу, совсем близко, не дальше 3--4 кабельтовых, я увидел "Камчатку", стоявшую неподвижно. Крейсера Камимуры расстреливали ее с таким же увлечением, как и нас, с той лишь разницей, что по отношению к "Камчатке" задача была много легче.
"Буйный" держался на ходу недалеко от борта. Командир его, капитан 2-го ранга Коломейцев, кричал в рупор: "Есть ли у вас шлюпка перевезти адмирала? У меня нет!" Флаг-капитан и Крыжановский что-то ему отвечали.
Я заглянул в башню, броневая дверь которой была повреждена и не отодвигалась вовсю, так что полному человеку пролезть в нее вряд ли было бы возможно. Адмирал сидел, весь как-то осунувшись, низко опустив голову, обмотанную окровавленным полотенцем.
– - Ваше превосходительство! -- крикнул я. -- Пришел миноносец! Надо перебираться!
– - Приведите Филипповского... -- глухо ответил адмирал, не меняя положения...
Адмирал, видимо, собирался вести эскадру, перебравшись на другой корабль, и потому требовал флагманского штурмана, ответственного за счисление и следящего за безопасностью маневрирования.
– - Его сейчас приведут! За ним пошли! Адмирал только отрицательно покачал головой...
Я не настаивал, так как раньше, чем выводить адмирала, надо было позаботиться о средствах для переправы.
В компании с Курселем, боцманом и еще двумя-тремя матросами достали из верхней батареи несколько полу обгорелых коек, какой-то конец (Во флоте говорят "конец", а не "веревка") и начали из этого материала вязать нечто вроде плота, на котором рассчитывали спустить адмирала на воду и так передать на миноносец. Рискованно, но другого выхода не было.
Плот готов. Кстати, пришел и Филипповский. Я бросился к башне.
– - Ваше превосходительство! Выходите! Филипповский здесь!
Адмирал молча смотрел на нас, покачивая головой... Не то -- соглашался, не то -- нет... Положение было затруднительное...
– - Что вы разглядываете! -- вдруг закричал Курсель. -- Берите его! Видите, он совсем раненный!
И словно все только и ждали этого крика, этого толчка... Все сразу заговорили, заторопились... Несколько человек пролезло в башню... Адмирала схватили под руки, подняли...
– - Тащи! Тащи смелей! Легче, черти! На бок! На бок ворочай! Стой -- трещит! Чего трещит -- тужурка трещит! Тащи! -- раздавались кругом суетливые голоса.
Адмирала с большими усилиями, разорвав на нем платье, протащили сквозь узкое отверстие заклиненной двери на кормовой срез и уж хотели подвязывать к плоту, когда Коломей цев сделал то, что можно сделать только раз в жизни, только по вдохновению... Сухопутные читатели, конечно, не смогут представить себе весь риск маневра, но морякам оно должно быть понятно. Он пристал к наветренному борту искалеченного броненосца с его повисшими, исковерканными пушечными полупортиками, торчащими враздрай орудиями и перебитыми стрелами сетевого ограждения...(Подойти с подветра не было никакой возможности -- туда несло весь дым и все пламя пожара) Мотаясь на волне, миноносец то поднимался своей палубой почти в уровень со срезом, то уходил далеко вниз, то отбрасывался от броненосца, то стремительно размахивался в его сторону, каждое мгновение рискуя пропороть свой тонкий борт о любой выступ неподвижной громады.
Адмирала поспешно протащили на руках с кормового на носовой срез узким проходом между башней и раскаленным бортом верхней батареи и отсюда по спинам людей, стоявших на откинутом полупортике и цеплявшихся по борту, спустили, почти сбросили на миноносец, выбрав момент, когда этот последний поднялся на волне и мотнулся в нашу сторону.
– - Ура! Адмирал на миноносце! Ура! -- закричал Курсель, махая фуражкой...
– - Ура! -- загремело кругом.
Как я, с моими порчеными ногами, попал на миноносец -- не помню... Помню только, как, лежа на горячем кожухе между трубами, смотрел, не отрывая глаз, на "Суворов"...
Это были мгновения, которые уже никогда не изглаживаются из памяти...
Миноносец у борта "Суворова" подвергался опасности не только разбиться. Как "Суворов", так и "Камчатка" все еще энергично расстреливались японцами; на миноносце уже были и убитые и раненные осколками, а один удачный снаряд каждое мгновение мог пустить его ко дну...
– - Отваливайте скорее! -- кричал со среза Курсель...
– - Не теряйте минуты! Отваливайте! Не утопите адмирала! -- ревел Богданов, перевесившись за борт и грозя кулаком Коломейцеву...
– - Отваливай! отваливай! -- вторила ему, махая фуражками, команда, вылезшая на срез, выглядывавшая из портов батареи...
Выбрав момент, когда миноносец откинуло от борта, Коломейцев дал задний ход...
Прощальное "ура!" неслось с "Суворова"...
Я сказал -- с "Суворова"... Но кто бы узнал в этой искалеченной громаде, окутанной дымом и пламенем пожара, недавно грозный броненосец...
Грот-мачта была сбита на половине высоты; фок-мачты и обеих труб не было вовсе; возвышенные мостики и переходы были словно срезаны, и вместо них над палубой подымались бесформенные груды исковерканного железа; левый борт низко склонился к воде, а с правой стороны широкой полосой краснела подводная часть, обнажившаяся вследствие крена; в бесчисленных пробоинах бушевало пламя пожара...
Миноносец быстро удалялся, преследуемый оживленным огнем заметивших его японцев...
Было 5 ч. 30 мин. пополудни.
Напомню уже сказанное: до последнего момента никто из нас не имел ясного представления о тяжести ран, полученных адмиралом, а потому на "Буйном" первый вопрос был -- на какой корабль везти адмирала для дальнейшего командования эскадрой? Но когда фельдшер, Петр Кудинов, приступил к оказанию ему первой помощи, то положение сразу определилось. Кудинов решительно заявил, что опасается за жизнь адмирала; что осколок черепа вогнан внутрь, а потому всякий толчок может быть гибельным и при тех условиях погоды, какие были, -- свежий ветер и порядочная волна -- невозможно передавать его на какой-нибудь корабль; кроме того, на ногах он держаться не может, а общее состояние -- упадок сил, забытье, временами бред и краткие проблески сознания -- делают его неспособным к какой-либо деятельности.