Расплата
Шрифт:
– А-а! Маша! Здравствуй!
– И в упор смотрит в ее грустные, бездонные глаза.
– Здравствуй, Тимофей Сидорыч. А где же Вася?
– Наскучала? Потерпи, Машенька... Все расскажу, как вернусь. Сейчас мне очень некогда.
– Да разве не он сам с Феклой наказывал? Что случилось-то? Скажи, ради бога! Не пужай...
– Ничего, ничего, успокойся. Два дня назад я случайно видел его в Козлове. К вечеру он, возможно, приедет, если...
– он замялся, кашлянул, - если его не арестуют в Козлове. Зря он с большевиками путается. Я все
– Да все на месте стоит.
– Отец мой как?
– Да что ему подеется?
– Ну, не волнуйся, жди.
– Он ласково потрепал ее плечо и быстро зашагал к выходу.
Уже открывая дверь, услышал испуганный голос Маши:
– Кто же наказывал, чтоб я пришла?
И ответ хозяйки:
– Тимошка наказывал. Знать, Василий велел.
Прапорщик с довольной ухмылкой натянул козырек на самые брови, пряча лицо от солнечного света.
Он шел, смело расталкивая толпу. Он знал, что на него смотрят: на его плечах солнце ярко золотит парадные погоны.
Успенская площадь на окраине города необычно оживленна. Призывники, приехавшие и пришедшие из волостей, столпились у военкомата. На телегах родственники, жены. Многоголосая пестрая толпа напоминает цыганский табор, заполнивший не только площадь, но и улицу до самого Успенского кладбища.
Переливы гармоник, грубая матерщина, озлобленные окрики, женский плач...
Какой-то разудалый гармонист забрался на ограду кладбища - чтобы всем слышнее было! Из толпы к ограде потянулись молодухи. Выкрикивали частушки, раздирая рты, будто старались перекричать толпу.
...И я тоже страданула
свово Ваню обманула...
хрипло пела захмелевшая мещанка, вытирала с лица пот и щурилась от яркого солнца. Назло тоскливому страданию второй гармонист где-то рядом резанул веселую "досаду". И тут нашлись голосистые певуньи:
...Ой, досада, ой, досада,
мать корову продала!
А еще берет досада
меня замуж отдала!
Какой-то шутник, пронырнув между молодухами, вытянулся перед ними в дурашливой позе и заорал во все горло:
Ой, досада, ой, досада,
потерял штаны у сада...
Шарил, шарил - не нашел,
без штанов домой пришел!
Толпа дружно грохнула, а шутник выпучил глаза, будто не понимает, над чем люди смеются:
– Чаво раздираетесь? Знать, комиссар вас накормил?
– А ты что - голодный?
– крикнул кто-то из толпы.
– Кашу жду! Комиссары пшено ищут по селам. Нас на фронт, а сами тут будут объедаться да наших баб шшупать.
Гривцов все замечал, все слышал. Остановился, чтобы оглядеться. Каждого из своих приветствовал кивком головы. "Все на местах", - отметил удовлетворенно.
Увидел родственников из Падов - отчаянного гуляку Ваську, прозванного по-уличному "Карасем" за рыжую большую голову, почти без шеи, приросшую к плечам.
Карась стоял у телеги и тянул прямо из бутылки мутную жидкость, изредка сплевывая и чертыхаясь.
– Зажуй, Вася,
– Ты где ночевал-то?
– Под звездами, на чужой телеге, с чужой бабой, - ответил Карась, сунув мужику пустую бутылку.
– Эй, тулиновский! Подь сюда! Дай грибочка на закусь!
– Они у него с червяками!
– засмеялся кто-то на соседней телеге.
– Не тот червь страшен, какого ты ешь, а тот, который тебя есть будет, - ответил призывник из Тулиновки.
– Иди ешь!
Карась шагнул было за грибами, но заметил подошедшего прапорщика и хрипло гаркнул:
– А-а, Тимофей! Будь здоров! Иди, тяпнем за усопших!
– Разглядев погоны, вдруг вытянулся: - Здра-а-жла-а!
– Вольно, господин унтер-офицер!
– с улыбкой подал руку Гривцов. Как поживаешь? Такой же отчаянный?
– Еще смирнее стал, - ответил за Карася хозяин телеги, подмигнув прапорщику.
– По бутылке из горлышка выпивает, сук-кин сын! Такому и четверть споить не жалко!
– И одобрительно хлопнул унтера по плечу: Угощай, Вася, Тимофея Сидорыча!
– Откуда ты меня знаешь, отец?
– удивился Гривцов.
– Кого надо - знаем! И нас не мешало бы знать!
А Карась, как завороженный, не отрывал глаз от погон.
– Это как понять, Тимофей Сидорыч?
– Понимай, как лучше. Я тут не один, да и вас хватает.
– Он кивнул на толпу.
– Ну и что?
– допытывался Карась.
– А вот что.
– Гривцов обнял Карася и отвел в сторонку.
– Тебе задание: провода телефонные видишь?
– Вижу.
– Оборви их... нечаянно. Мы митинг откроем, а ты в это время... На, закури. Не бойся. Ленин убит. Петроград наш.
Карась осторожно взял белую с золотистыми буквами папироску и, заглянув в глаза прапорщика, согласно кивнул головой:
– Сразу видать - из царских запасов!
– Прикурил, затянулся, глуповато хмыкнул: - А вонь-то загранишная!
– Значит, согласен?
– Чего это? А-а, энто... сорву! Вожжами мотну разок да дерну.
– Ну, я не прощаюсь, увидимся.
– Так точно!
– отчеканил Карась уже совсем весело и гаркнул хозяину телеги во все горло: - Эй! Прокопыч! Доставай еще бутылку! Р-р-разочтусь! На мой век амбаров хватит!
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Чичканов торопливо возвращался в "Колизей", нехотя отвечая на приветствия. Многие кланяются, лицемеры! А сзади небось плюются и проклинают.
Время обеда, а есть не хочется. Не хочется идти домой - возвращаться к неприятному разговору с набожной матерью. И жаль ее, и зло берет. Зачем с поучениями лезет? "Врагов себе везде нажил. Ведь полгорода тебя еще мальчишкой помнят. Через тебя и я страдаю, сынок. Бирюками на меня в церкви смотрят. Что тебе, больше всех надо?" Эти слова застряли в голове как обида. Но разве можно обижаться на мать? Она не виновата, она просто не понимает, что происходит вокруг. Победа нелегко дается.