Расплата
Шрифт:
– Не, невредимого отпустили.
– Как же это так, почему?
– Вы сами у него спросите.
– А где он сейчас?
– Заболел, дома лежит.
– А ты кто?
– Как "кто"? Я коммунар. И отец мой коммунар.
Василий приказал парню лезть к нему в седло. Тот проворно вскарабкался и сел сзади. Отряд шагом тронулся к коммуне.
Алексей Степанович Белов, услышав топот конских ног, испуганно вскочил с лежанки. Неужели вернулся за ним Антонов?
В дверь постучали.
Готовый ко всему, он встал во весь свой богатырский рост у двери и поднял крючок.
–
Василий назвал себя и трех чекистов, вошедших вместе с ним, спросил позволения сесть.
Белов подал табуретки, сел сам.
Растерянный, испуганный взгляд его блуждал по лицам вошедших.
– Товарищ Белов, правда, что вы были в руках Антонова и он вас отпустил?
– Правда, - нагнул голову Белов.
– Лошадь отобрали, тулуп сняли и отпустили. Вы лучше заберите меня, товарищи чекисты, да посадите, веры мне теперь не будет от коммунаров, ведь я коммунист, - вдруг жалостливо попросил он Ревякина.
– Ты погоди ныть-то, - строго сказал Василий.
– Рассказывай все по порядку. Меньшов, записывай.
К столу сел чернявый чекист в роговых очках, вынул тетрадку и карандаш.
– Из Песков я ехал. Вижу, по коммуне какие-то люди бегают с винтовками... Из моего дома сверток выносят... "Стой", - говорят. Серую рысачку мою из упряжки долой, меня под ружье. Подходит ко мне один... черненький, маленький такой... "Я, говорит, Токмаков, милиционер. Помнишь меня?" - "Нет, говорю, запамятовал".
– "А Антонова помнишь?" - "Помню, говорю.
– Как же, он сына у меня крестил в Кирсанове".
– "Ну, вот и пойдем к крестному отцу, он и тебя окрестит". Повели под конвоем на Озерскую дорогу. А там целый отряд. Конники все.
– Сколько примерно?
– перебил его Василий.
– Да я и не мог разглядеть, не до того было. Смерти ждал... Человек сто, а может, меньше... Антонов на санках ковровых с братом Митрием. Тройка впряжена. Пулемет сзади. Сам в белом тулупе. Меня прямо к его санкам подвели. В снег утонул я по колени. "Что, говорит, попался, Алексей Степаныч? Чего тут в Ире делаешь?" - "Кошу, говорю, да пашу". "Из партии не ушел?" - "Нет, говорю, не ушел".
– "Ну, говорит, ладно, нам некогда... По первому разу старых друзей прощаю. Второй раз не попадайся. Прощай". Возок тронулся, а я все в снегу стою и не верю, что отпустил живым. Последние конники подъехали, сняли с меня тулуп, ожгли плеткой и ускакали. Сам не свой вернулся. До сих пор нутрё дрожит. Что хотите со мной делайте, только возьмите отсюда.
– И его богатырское тело затряслось в беззвучном плаче.
– А ну хватит, товарищ Белов!
– приказал Ревякин и встал.
– Будь коммунистом, а не тряпкой! Мы тебя никуда не возьмем. Перед людьми страмотить незачем. Завтра сам явишься в Кирсанов. Припомни, какая амуниция, какое оружие. Все изложишь письменно.
– Так я же совсем неграмотный.
Василий замялся от неожиданности, кашлянул и уже мягче сказал:
– Одним словом, в Кирсанове будь. Все доложишь. А сейчас припомни, куда они двинулись?
– По дороге на Чуповку поскакали, а там небось на Иноковку, да и в лес. Одни у них путя...
С тяжелым чувством покидал Василий коммуну. Так вот и кривушинские коммунары живут в страхе. "У кого у печи - рогачи, а у нас - винтовки". Сколько еще трудностей впереди?
"Одни
На Озерской дороге, где только вчера проскакала дружина Антонова, Василий остановился. Вон и следы еще целы - дорога встолчена, кое-где лошади сходили с дороги и тонули глубоко в снегу.
– Товарищи бойцы! Кто согласен сопровождать донесение в Кирсанов? Нужно двоих.
Несколько человек подняли руки.
– Жигалов и Пеньков - в распоряжение Меньшова. А мы идем на преследование...
3
Плужников ждал Антонова в Карай-Салтыках, в доме кулака Семенова, служившего надежной явкой банды.
Огня не зажигали. Так было условлено.
Перед Плужниковым сидел сын Семенова и тихо рассказывал о трагической смерти отца:
– Контрибуцию не хотел отец платить. В темную его посадили. Уперся отец: нет ничего, да и вся недолга. А он золотишко копил. Скупой был папаша, царство ему небесное. Бывало, селедок бочку привезет и ни одной своим домашним не даст, всю в продажу пускал. Сами, говорит, и щепотку сольцы в рот возьмете, если хотите чайку с аппетитом попить. Знали соседи, что должон быть капиталец у отца. Вот сосед Долгушин из бедного комитета и говорит отцу: "Так нет денег? Ну ладно, сами найдем!" Припугнул мать, она и сказала. Под кирпичом на печке, у стены, выковыряли мешочек кожаный. Привели из темной отца и показали ему мешочек. Батя только и сказал: "Да что ж это, господи! Конец!" И упал мертвый. Не выдержало сердце. Вся жизнь его в том мешочке была, дядя Гриша, понимаешь?
Плужников вздохнул, истово перекрестился на образа и внушительным голосом произнес:
– Так ты теперь, Ванюша, служи верой и правдой нашему "Союзу". За отца отомсти, мы тебя на видное место поставим, оценим по заслугам.
– Никак, приехали?
– прислушался Семенов.
За окнами топот тройки, хруст снега.
– Они.
– Увидев в окно тройку, Плужников встал.
– Вздуй лампу и уходи через зады к соседке. Ужин на четверых. С ужином и придешь.
Плужников выпустил Семенова во двор и открыл засов сенной двери.
– Будь ты проклят со своей затеей, Старик. Чуть в бой не ввязался с этим репьем Ревякиным. Их, правда, не больше полсотни, но это наверняка разведка. Иначе откуда такое нахальство? Лезут прямо на рожон. Двоих у меня ранили, сволочи!
– Антонов сбросил тулуп, шапку, потер уши и сунул ладони под мышки, скрестив руки на груди, - так он любил делать с детства. Плечи его при этом поднялись вверх, как горб у приготовившегося к драке кота.
– Кирсановский информатор накрылся. Где новый? Вслепую живем!
Плужников выслушал молча, опустив голову, - не хотел показывать глаза.
– Ну, что молчишь? Митя! Он без нас оглох!
– крикнул Антонов брату. Тот вошел в избу с каким-то большим свертком.
– Глухой тот, кто не хочет слышать...
– изрек торжественным голосом Дмитрий.
Плужников наконец поднял голову:
– Я ждал, что ты расскажешь, как справился с Бербешкиным.
– Убил, убил и Бербешкина и Артюшку! Радуйся, двумя уголовниками стало меньше, - ну и что? Что, я спрашиваю?! Если бы они согласились пойти ко мне, я бы не стал их убивать.