Расплата
Шрифт:
— Дзуку лучше всех нас.
— Чем, скажи на милость, чем?
— Непосредственностью. Вы же, корча из себя интеллигентов, все время оглядываетесь, как бы чего не вышло, только и способны, что антимонии разводить.
— Я лично не считаю себя интеллигенткой, но желаю тебе добра. Всем обидно, что ты с алкоголиками водишься. Тебе следует выбирать друзей из своего круга.
— Я выбираю друзей по душе, — ответил Леван, взглянув на Розу. — Это кто же мой круг?
— Мы, — гордо заявила Лейла, — я, Алиса… Тебе что, всех перечислить?
Леван прекрасно понимал, что Лейла подразумевает под «всеми» Вахушти, Ясона и еще некоторых, которых он терпеть не мог. Леван разозлился, и его нарочито громкий издевательский смех, которым он ответил на слова Лейлы, прозвучал так, что даже Роза с укоризной на него посмотрела.
— Ха-ха-ха! Мой круг! Да Дзуку в тысячу раз лучше вас всех.
Лейла с иронией человека, убежденного в своем превосходстве, и одновременно
Почему же Лейла так ненавидела Дзуку, чем он не угодил ей? В детстве они учились в одной школе, правда, Лейла — двумя классами старше. Дзуку никогда не позволял себе нагло или просто грубо обойтись с Лейлой. Наоборот, весь городок знал, что однажды он, рискуя жизнью, спас ее. Лейла училась в десятом классе. И той весной, как бывало всегда, учеников отвезли в колхоз, помогать на сборе чая. В свободные часы девушки бегали купаться на реку. И вот как-то вздувшаяся от паводка вода сбила Лейлу с ног и понесла. Плавать девушка не умела. Подруги закричали, поднялся переполох, все припустились к реке — и учителя, и ученики, и колхозницы, — но никто не отважился броситься в бурлящую воду. Прибежав, Дзуку увидел, как Лейла взмахнула руками, закричала и тут же ее накрыло волной. Не раздумывая, он кинулся в воду. Через несколько мгновений он вынырнул далеко от того места, где сгрудился народ, широко замахал руками, и стремительное течение понесло его. Люди, крича, бросились вслед за ним по берегу, но голова Дзуку уже скрылась за излучиной реки. Люди, сокращая дорогу, пустились напрямик через кусты. Со всех сторон сбегались испуганные и переполошенные мужчины, женщины, дети, старики. Когда же все, крича и задыхаясь, высыпали на пологий берег за излучиной, они увидели Дзуку, который ничком лежал около потерявшей сознание Лейлы. Некоторые и сейчас вспоминают белые, пышные бедра Лейлы, ее налитые груди, растрепанные густые и вьющиеся волосы. «Она лежала на песке, как роза…» Некоторые и сейчас не могут забыть ее обнаженное юное тело и, вспомнив, причмокивают губами: «Как было бы жаль, если бы такая конфетка досталась реке!» А Дзуку, вырвавший ее у волн, в беспамятстве покоился рядом, словно верный до смерти рыцарь. Однако Лейла ни тогда, ни потом не нашла для него ни одного благодарного слова. Когда Дзуку перевернули, сорвали с него рубаху и стали приводить в чувство, все увидели на его груди татуировку — пронзенное стрелой сердце, над которым было выколото: «Лейла».
Много лет прошло с того дня. Тогда Дзуку был еще мальчишкой. А Лейла в том же году окончила школу и уехала в Батуми учиться. Поступила она в педагогический институт и вскоре вышла замуж. Дзуку махнул рукой на учебу, окончил курсы шоферов и с тех пор не расставался с машиной. Давно это было. Лейла родила девочку, потом развелась и вернулась в родной городок, где все знали, что, не спаси ее Дзуку, ей бы и замужем не бывать, и ребенка не иметь, и в редакции не работать. Много воды утекло с той поры, и Лейла, видимо, запамятовала добро. Ни разу не находилось у нее доброго слова для Дзуку. В чем провинился он? Чего она хотела?
А в это время, когда Лейла препиралась с Леваном и склоняла имя Дзуку, сам Дзуку находился в каких-нибудь ста метрах от них, он бродил по толчку и высматривал, где бы купить новый карбюратор.
Этим утром они с Вамехом приехали на базар раньше всех. Выгрузили из машины мешки с кукурузой и сложили у прилавка. Неделю назад Вамех отдал Мейре последние деньги и остался без копейки. Именно поэтому и решил он продать кукурузу, заработанную осенью. Сейчас Вамех стоял за прилавком на поселковом базаре, рядом с другими крестьянами, и ждал покупателей, с интересом наблюдая за всем, что происходило вокруг. Высокая кладь мешков сложена рядом. Он загорел за осень, густые белокурые волосы уже не свешиваются на глаза, а ровно зачесаны назад, продолговатое лицо с небольшим, правильной формы носом и красивыми губами кажется изменившимся, и только зеленовато-серые глаза глядят на мир по-прежнему, то пронизывающе внимательно, то иронично.
В прежнем окружении Вамеха считалось унизительным стоять за прилавком, но он ничуть не гнушался тем, что торгует на базаре кукурузой.
Разумеется, Вамех никогда не предполагал, что займется таким делом, но положение человека не зависит от его желаний. И Вамех не смущался. В последнее время он ощущал гораздо большую свободу, нежели раньше, опыт его обогатился, он словно переступил какую-то преграду и поднялся на ступень выше. Теперь он одинаково принадлежал ко всем слоям общества, потому что невольно отделился от общества вообще, и был отверженным, обособленным и совершенно одиноким наблюдателем. Он сам не мог бы определить, какое место он занимает в жизни. Он не был ни крестьянином, ни рабочим, ни служащим. Он оторвался от своей среды, от своего, как говорили в прошлом, окружения и не прибился к иной среде, к иному положению, но тем не менее ощущал ту необыкновенную свободу и ту отраду, которую может принести
На базаре нельзя было протолкнуться. По пятницам здесь всегда столпотворение. Верующие евреи с утра закупали продукты, чтобы спокойно провести субботу. Сколько знакомых лиц промелькнуло перед Вамехом, сколькие видели его! Многие поражались его нынешнему занятию. Многие не знали, откуда у него кукуруза и почему он торгует ею на базаре в этом поселке. Несмотря на то, что люди привыкли к Вамеху, ведь уже три месяца минуло, как он объявился в городке, несмотря на то, что все почти знали его, никто не похвастался бы осведомленностью о его прошлом, о причинах его появления здесь или о дальнейших его намерениях. Любопытные и всезнайки заглядывали в рот друг другу, когда разговор заходил о Вамехе, сам же Вамех не мог или не хотел рассказать о своей прошлой жизни. С некоторых пор ему казалось, будто прошлого вообще не существовало и словно все случавшееся раньше стерлось в памяти, затянулось ряской забвения и исчезло в темной глубине памяти, как давнишний сон. Реальным был только сегодняшний день. И вот сегодня Вамех продает кукурузу на колхозном базаре поселка, а его друг Дзуку рыщет в толпе, пытаясь найти спекулянта, торгующего запчастями, у которого можно купить новый карбюратор.
Все покупатели, и мужчины, и женщины, подходившие к Вамеху, пригоршней зачерпывали кукурузу, смотрели в глаза продавцу и непременно браковали зерно, предлагая меньшую цену, чем оно стоило. Вамеха смешила их примитивная хитрость, и тем, кто ему нравился, он, не торгуясь, отсыпал, сколько они просили. Потом подходили другие, одни с сомнением оглядывали продавца, вторые старались брать гонором, третьи — деликатностью, но каждый раз повторялось одно и то же.
— Здесь, сынок, народ в торговле собаку съел, каждый норовит цену сбивать, смотри, проторгуешься, — предупредил Вамеха седой крестьянин, стоящий за прилавком рядом.
— Не век же мне здесь торчать? — Вамех засмеялся.
Неожиданно откуда-то издали донесся пронзительный крик. Именно с него все и началось. Словно током ударил он по толпе, и после секундного оцепенения все всполошились. Взбудораженная толпа вывалила на улицу. Народ бежал мимо прилавка, и Вамех почувствовал, как все напряглось у него внутри и как заколотилось сердце.
— Что случилось? — крикнул он, но никто не ответил ему. Удивленный, он вышел из-за прилавка и спокойно пошел за бегущим людом. Отчаянный крик нарастал, вызывая у насторожившегося Вамеха ассоциации со стихийным бедствием. Был солнечный день. Оголенные поля ясно проглядывались до горизонта. Бегущий народ галдел в голос, и панический страх искажал лица людей. Метались и воздевали руки длиннобородые старики и черноволосые женщины, и Вамеху казалось, что перед ним ожили библейские картины, словно орды Навуходоносора врубаются в Иерусалим и полонят иудеев. Вамеху почудилось даже, будто он сам превращается в библейского героя, но ему вовсе не хотелось ни попадать в плен, ни быть завоевателем. Неким спасителем хотелось ему возвыситься над толпой.
— Что случилось? — обращался он ко всем, но никто не обращал внимания на его вопросы.
Он видел смятенных людей, бегущих в одном направлении, и пронзительный, невыносимый вопль не затихал ни на миг. Затем над толпой, где-то впереди нее, взвились клубы дыма. Там, уже не так далеко, извиваясь, взметнулись в небо языки огня, с безмолвной яростью угрожал всему живому.
— Абрашка горит! Погиб Абрашка! Погиб! — закричали со всех сторон.
Вамех обгонял всех, не глядя, мчался вперед, сбивая с ног людей. Промелькнули синагога и стена кладбища. Все ближе и ближе пожар. Издали Вамех увидел галдящую, бездействующую толпу, частые искры, взлетающие над дымом, услышал треск горящего дерева и лопающейся черепицы, а вскоре ощутил жар огня и запах гари. Неистовая страсть толкала его вперед — совершить доброе дело, спасти кого-нибудь, пусть ценой собственной жизни, хоть этим искупить свое невольное преступление, вырвать кого-нибудь из объятий огня, дабы поверить, что в руках судьбы он — носитель добра, что он может давать добро и этим оправдать свое существование. Ему хотелось бросить вызов чьей-то безжалостной воле, которая обрубает крылья благим намерениям, препятствует благородным порывам, противопоставить ей свою волю, повернуть колесо судьбы, которое до сих пор не подчинялось ему. Он не желал быть простым наблюдателем игрищ судьбы. Он стремился к опасности, словно фанатик к своей цели. Он сшиб еще кого-то и, не оглядываясь, побежал дальше.