Расплата
Шрифт:
А проснувшись, встретился взглядом с пожилым фельдфебелем в мешковатой форме и широких коротких сапогах, который дружелюбно ему кивнул. Он лежал в соседней комнате, на красной софе, укрывшись шерстяным одеялом. На улице было светло. В ответ Антон тоже улыбнулся. На миг он вспомнил, что у него больше нет дома, но мысль эта сразу же исчезла. Фельдфебель подтащил поближе стул и поставил на него теплое молоко в эмалированной кружке и тарелку с тремя большими, овальными, темно-коричневыми бутербродами, намазанными чем-то белым, похожим на матовое стекло, — через много лет, проезжая через Германию в свой дом в Тоскане, он узнает, что это был гусиный жир, Schmalz. Никогда больше в жизни еда не казалась ему такой вкусной, как тогда. Ни в какое сравнение с этим хлебом не шли самые дорогие обеды в лучших ресторанах мира: «Бокюз»
— Schmeckt, gelt? [38] — сказал фельдфебель.
Потом он принес вторую кружку молока, с веселым изумлением проследил за тем, как и она была выпита залпом, и велел Антону умыться в уборной. В зеркале Антон увидел рыжевато-коричневые следы крови на своем лице: больше ничего она ему не оставила. Поколебавшись, он уничтожил и это. Затем фельдфебель обнял его за плечи и отвел в кабинет гарнизонного коменданта. На пороге Антон замешкался, и фельдфебель объяснил ему, что надо сесть в кресло перед письменным столом.
38
Вкусно, правда? (нем.).
Комендант, военный губернатор города, говорил по телефону; он мельком взглянул на Антона и успокоительно, по-отечески кивнул головой. Это был маленький, толстый человек с коротко остриженными белыми волосами, в серой форме вермахта; его портупея с пистолетом лежала возле фуражки на письменном столе. Там же стояли четыре фотографии в рамочках на треугольных подпорках. Антону видна была только их оборотная сторона. На стене напротив висел портрет Гитлера. Антон смотрел в окно, на голые, обледеневшие, бесчувственные деревья, которым безразличны войны. Комендант положил трубку, сделал пометку в бумагах, поискал что-то в папках, потом скрестил руки на груди и спросил Антона, хорошо ли тот выспался. Он говорил по-голландски разборчиво, но с сильным акцентом.
— Да, сударь, — отвечал Антон.
— Што слушилось вшера — ужасно, — комендант покачал головой. — Мир — Jammertal [39] . Повсюду одно и то же. И мой том в Линц разбомбили. Всему капут. Kinder [40] погиб. — Кивая, он смотрел на Антона. — Ты хошешь сказать, — добавил он. — Говори ше.
— Не у вас ли мои отец и мать? Их тоже вчера забрали.
Он понимал, что не должен упоминать Петера, так как может навести их на его след.
39
Юдоль печали (нем.).
40
Дети (нем.).
Комендант начал снова перелистывать бумаги.
— Это было другое Dienststelle [41] . Прошу прошения, здесь я нишего не могу сделайт. Все сейшас перепутаться. Я думаю, они где-то поблизости. Тут мы долшны подоштать. Война "uberhaupt [42] не мошет долго длиться. И после все будет казаться как кошмарный сон. Ну, — сказал он вдруг со смехом и протянул обе руки к Антону, — што ми будем делайт с тобой? Остаешься с нами? Станешь зольдат?
41
Ведомство, служба (нем.).
42
Вообще (нем.).
Антон тоже улыбнулся, не зная, что сказать.
— Кем ты хошешь потом стать… — он мельком глянул в маленькую серую картонку, — Антон Эммануэль Виллем Стейнвейк?
Антон понял, что у коменданта в руках была его учетная карточка.
— Я еще не знаю. Может быть, летчиком.
Комендант улыбнулся, но улыбка сразу пропала.
— Так, — сказал он и открутил крышку толстой оранжевой авторучки, — пойдем, наконец, к делу. У тебя есть родные в Харлеме?
— Нет, сударь.
Комендант посмотрел
— Совсем никого?
— Только в Амстердаме. Дядя и тетя.
— Как ты думаешь, ты смошешь там пока шить?
— Наверняка.
— Как фамилия твоего дяди?
— Ван Лимпт.
— Имя?
— Э-э… Петер.
— Профессия?
— Доктор.
То, что он сможет пожить у дяди и тети, обрадовало Антона. Он часто вспоминал их красивый дом на Аллее Аполлона, казавшийся таинственным — может быть, из-за того, что вокруг был таинственный, большой город.
Записывая имя и адрес, комендант вдруг произнес с пафосом:
— Ph"obus Apollo! Der Gott des Lichtes und der Sch"onheit! [43]
Потом глянул на часы, положил ручку и встал.
— Минутку, — сказал он и быстро вышел из комнаты.
В коридоре он крикнул что-то солдату, и тот, топоча, убежал.
— Сейшас идет маленький конфой в Амстердам, — сказал комендант, вернувшись, — ты мошешь сразу отправиться. Шульц! — крикнул он.
Шульцем оказался фельдфебель. Шульц должен проводить Антона в Амстердам. Пока он сам быстро пишет Notiz [44] для тамошних Beh"orden [45] , мальчика нужно тепло одеть. Он подошел к Антону, пожал ему руку и похлопал по плечу.
43
Феб-Аполлон! Бог света и красоты! (нем.).
44
Сопроводительную записку (нем.).
45
Властей (нем.).
— Хорошая дорога, Herr Fliegergeneral [46] . Будь молодцом.
— Да, сударь. До свидания, сударь.
— Servus, Kleiner [47] .
Он ущипнул еще Антона за щеку согнутыми указательным и средним пальцами и проводил до дверей.
В затхлой, холодной кладовой Шульц подыскивал для него одежду, болтая при этом на диалекте, которого Антон совсем не понимал. Длинные вешалки с солдатскими шинелями, вереницы сапог, на полках — рядами — новенькие каски. Шульц притащил два толстых серых свитера, и Антон должен был натянуть оба — один поверх другого; на голову ему повязали шаль, а поверх нужно было надеть еще каску. Когда эта тяжелая штука накрыла его голову целиком, чуть ли не до кончика носа, Шульц напихал бумаги за кожаную подкладку и крепко завязал тесемки, чтобы она лучше сидела. Потом он отошел в сторону, окинул Антона оценивающим взглядом и недовольно покачал головой. С самого левого края он взял шинель и приложил к Антону. Потом достал из ящика огромные ножницы, положил шинель на пол, и Антон увидел, как просто подогнать шинель по размеру: снизу была срезана широкая полоса, по большому куску отрезали от рукавов, подпоясали обтрепанной веревкой — вот и все. В заключение он получил пару огромных рукавиц на подкладке, после чего Шульц разразился смехом, произнес какую-то непонятную фразу и захохотал еще громче.
46
Господин генерал авиации (нем.).
47
Прощай, малыш (австр.).
Вот если бы друзья могли сейчас увидеть Антона! Но они сидели по домам, изнывая от скуки, и ничего не знали. Наверху Шульц тоже надел шинель и каску; потом он взял у коменданта письмо, сунул его во внутренний карман, и они вышли из здания.
С темного неба сыпались тоненькие, сверкающие ледяные иголочки. У гаража, внутри ограды, их ждала маленькая колонна: четыре высоких, крытых грязной парусиной грузовика, а во главе — длинная открытая машина. На переднем сиденье ее, возле шофера, сидел офицер, недовольный задержкой, а на задних скамьях — четверо плотно закутанных солдат с автоматами на коленях. Антона усадили в кабину первого грузовика, между угрюмым водителем и Шульцем. Вот чудеса! Антон был слишком мал, чтобы думать о прошлом; каждое новое событие увлекало его, а предшествующее исчезало из памяти, словно его не было вовсе.