Распоротый
Шрифт:
– Кто напьется крови паралитика, умирает. Ты что, не знаешь?
Я хотел было сказать, что мне неоткуда знать все их дурацкие поверья, но сдержался.
– Убей меня. Я не хочу умирать в темноте на лежаке. Это мое право. Я пока что хозяин своего дракона.
Я резко остановился. Только сейчас я понял, что он имеет в виду.
– Ты хочешь умереть?
Кора молча закрыл глаза.
Я задумался. В конце концов он действительно был хозяином своего дракона. А кроме того, при таком раскладе у меня появлялась возможность не светиться. Последний аргумент показался мне постыдным. Мои личные обстоятельства не следовало брать в расчет. Главное, что должно было лечь на весы, это его право умереть и моя обязанность сберечь его жизнь.
– Кто еще знал,
– Никто. Кому мы могли это рассказать?
Кора был неподсуден земной Фемиде, и я не должен был спасать его для суда. А местному правосудию я не присягал. Стараться же сохранить жизнь Коры ради него самого было бессмысленно. Я понимал, что долго он не протянет, в лучшем случае несколько дней. И то если доживет до прибытия врачей. Так что позволить ему уйти сейчас было с моей стороны даже гуманно.
– Хорошо, – сказал я, принимая решение.
Для просьбы о смерти требовалось много мужества, и я почувствовал уважение к Коре. Мне захотелось сделать все возможное, чтобы он не успел ощутить ужас последней минуты.
– Я, кажется, видел где-то здесь пистолет, сказал я, озираясь по сторонам. – Готовься пока к Воссоединению. Погоди, я подсуну тебе что-нибудь под голову. Я дотянулся до стоявшего неподалеку танка, который принес из машины, и, положив его рядом, приподнял обеими руками давно не стриженную голову Коры. Больше всего я боялся, что Кора непроизвольно напряжет шейные мышцы, и тогда у меня ничего не получится. Но, к счастью, этого не произошло. Пока я подсовывал танк, Кора, наоборот, расслабился и устало закрыл глаза. И тогда я, сжав ладонями затылок и подбородок, быстро и резко крутнул его голову против часовой стрелки почти на сто восемьдесят градусов.
Ощущение было такое, словно сломалась сухая палка. Раздался громкий хруст, неприятно отдавшийся в ладонях. Из горла Коры вырвался сдавленный звук, после чего тело его обмякло и он неподвижно вытянулся на каменистой земле. Я встал и тщательно вытер руки о шорты. Мне всегда было противно прикасаться к мужской плоти, а кроме того, я только что держал за подол смерть.
Мне никогда не приходилось убивать так, как я убил Кору. Я чувствовал отвращение к самому себе. Но еще более омерзительным было обыскивать трупы. Брезгливо морщась и отмахиваясь от мух, я проверил карманы Чары и Коры и не нашел в них ничего интересного, кроме одного зарядного устройства к пистолету и идентификационного знака Коры, выбитого на латунной бляхе размером с куриное яйцо. Знак не был снабжен фотографией и, безусловно, мог мне пригодиться. Но я знал, что сгорю, как облитый напалмом, если кто-то из знающих людей увидит этот знак у меня.
Пока я обыскивал убитых, мне неожиданно пришла в голову счастливая мысль погрузить их в машину и сбросить со скалы. По моим расчетам, это Должно было серьезно затруднить поиски. Правда, площадка была основательно залита кровью, но я полагал, что собирающийся дождь смоет все следы. Больше всего меня волновало, как бы не измазаться в крови самому.
Солнце уже светило не так ярко, погружаясь в еле заметную пока пелену тумана, который сползал на этот раз с гор. Я быстро обошел площадку, стараясь убрать ее до того, как туман станет густым. Стимулятор уже переставал действовать, и мои руки и ноги с каждой минутой все хуже и хуже подчинялись мне. Подобрав пыточную машинку и веревку, я разыскал отлетевшую в траву удавку и, забросив все вместе с пистолетами в открытый кузов электромобиля, вернулся к трупам.
Боль терзала руку уже глуше, но, когда я стягивал через голову разлетайку, она всколыхнулась снова, а стоило мне начать перетаскивать убитых к электромобилю, плечо разнылось так, что я боялся даже прикоснуться к нему. Я старался уверить себя, что после перенесенной мной пытки иначе и быть не может, но все равно плечо чрезвычайно беспокоило меня. Ясно было, что в гостиницу к кибердоктору я попаду не скоро, а между тем кто-то рассказывал мне, что гангрена может начаться даже от такого пустяка, как ожог. С трудом затолкав тяжелые и негнущиеся тела в задний отсек, я уселся
Остужая под слабым ветром продолжающее ныть плечо, я сидел, привычно свесив ноги, на колющемся острыми выступами краю утеса и тупо глядел на опускающийся сверху туман. Все кончилось. Я победил. Я играл один против троих, и выиграл, и теперь мог по праву гордиться этим. Высыхающий пот приятно стягивал кожу, гудели ладони, и ломило все тело, но это была хорошая усталость. Туман уже сомкнул небо с морем и постепенно заливал все окружающее пространство, пропитывая одежду теплой, почти горячей влагой. Мир вокруг меня выглядел совершенно призрачным, а сам я, казалось, утратил земное измерение и невесомо парил то ли в плотной атмосфере планеты-гиганта, то ли в солевой камере, в которой еще в школе проходил тренинг на сенсорную депривацию.
Краем сознания я отчетливо воспринимал окружающее. Я знал, что мне надо встать, умыться и как можно быстрее спуститься вниз, где меня ждут неотложные дела – в первую очередь те, что оставил мне в наследство Аркарнак Чара. Однако я продолжал сидеть, будучи не в силах даже пошевелиться. В конце концов я имел право на несколько минут соскочить с этой безумной карусели. Чара был мертв, рой отрезан, а до путча оставалось еще полтора дня. Только сейчас я почувствовал, как устал. Последние три часа высосали у меня все душевные силы. Теперь, когда действие стимулятора заканчивалось, я чувствовал непреодолимую потребность в отдыхе. Если бы я не боялся свалиться со своего насеста, я бы тут же уснул.
Пространство передо мной свертывалось, капсулируясь наподобие непроницаемого кокона, тусклая монотонность пробивающегося света манила навсегда слиться с вечностью, а перед глазами, словно перед обзорным экраном попавшего в метеоритный поток бота, медленно проплывали бесформенные тени, похожие на призраки давно погибших астероидов. Я должен был куда-то идти. Я не очень хорошо понимал зачем и куда, но кто-то посторонний настойчиво твердил у меня в мозгу: "Тебе надо идти. Тебе надо идти". И я, с трудом выдираясь из засасывающего меня сна, слепо оперся рукой о землю и, вытащив из пропасти ноги, медленно откатился назад, подальше от края, а потом встал и, пошатываясь, побрел туда, где от площадки отходила заросшая травой колея.
Я плохо помнил, как умывался остатками воды из танка, как искал, а потом натягивал разлетайку и как неуверенно брел в сплошном молоке тумана вниз. В памяти остались лишь шорох падающих где-то капель, скрежет гравия под подошвами да ветви кустов, больно ударявшие по ногам, когда я сбивался с дороги.
Окончательно я пришел в себя, когда вышел на конец из тумана и понял, что шлепаю сандалиями по лужам нового шоссе. Отключившийся на время в запредельном торможении мозг снова набирал, ее село гудя, свои обороты, было тепло и сыро, и я был свободен. Я был свободен, уцелев в тяжелейшей схватке с превосходившим меня практически по всем статьям противником. Это была моя настоящая победа, и потому я впервые за много месяцев был по-настоящему энергичен и воодушевлен. Даже провожая Таш, я не чувствовал себя так хорошо. Я упруго шагал вниз по хорошо утрамбованному гравию, и внутри у меня гремела музыка и чудесный салют в честь моего триумфа расцветал разноцветными языками фейерверка…