Распоротый
Шрифт:
Обслуга?!
Спальня Оклахомы закачалась, и пол дрогнул, как палуба рейдера, начинающего разворот.
Обслуга!
Плечо, которое мне сегодня терзали машинкой, немилосердно жгло огнем. Краем сознания я зафиксировал нервный тик, пробивший правое веко, и успел еще понять, что сейчас у меня полетят ограничители. Последняя, слабо шевельнувшаяся мысль была о сердце, однако изменить я уже ничего не мог. Оклахома протянул руку, намереваясь схватить меня за горло, в голове у меня взорвалась яркая лампочка – и я ухнул со страшной высоты в добела
Спустя какое-то время я начал выныривать из омута, смутно понимая, что мешок на полу, который я добиваю ногами, – мой постоялец. Бессмысленно было даже гадать, что происходило до этого. Сейчас Оклахома, скорчившись, лежал у моих ног и слабо постанывал, закрыв окровавленную голову руками. Весь пол вокруг кровати был буквально залит кровью, но меня кровь Оклахомы только возбуждала. Я знал, чего я хочу. Я должен был увидеть, как она выльется вся. Однако сперва Оклахоме полагалось получить то, что я ему задолжал.
Прошло еще несколько минут, прежде чем я до конца осознал, что делаю. Я бил его так, как учили меня когда-то кондоры в катакомбах Исарки и безволосые пинчранеды на одном из спутников Кориолы. Я бил его пo взрывавшимся острой болью нервным узлам, по костям, надеясь, что он будет просыпаться и отчаянно выть ночами, по почкам и печени, чтобы, вернувшись в констабуларий, он еще долго расписывался на унитазе кровью. При этом я бил его очень расчетливо, следя, чтобы он не вырубился от болевого шока, а оставался в уме и при памяти, глубоко впитывая в себя каждый удар. Именно эта расчетливость и остановила меня в конце концов.
Оклахома всегда казался мне законченным подонком, мерзавцем и негодяем. Я ненавидел его больше, чем всех пиратов и опущенных, вместе взятых. И все-таки я бил его слишком расчетливо. Я мало что соображал, но этот расчет я твердо держал в голове. И заключался он в том, что Оклахома должен был испытать как можно больше боли. И когда я понял это, я остановился. Сваленного человека так бить нельзя. Этому меня учили еще в школе. Иначе можно самому стать подонком.
Сквозь красный туман в глазах я смотрел на голого, раздавленного Оклахому и не испытывал никакой радости. Это был очень плохой поединок. Я даже не знал, могу ли я засчитать себе очко. Единственный плюс заключался в том, что на этот раз Оклахома в любом случае покинет гостиницу.
Нагнувшись, я схватил его за предплечье руки, которой он прикрывал голову, и, рывком отодрав от пола, привалил к кровати. Теперь он сидел, закрыв глаза, опираясь на деревянную резную спинку. Кровь, вытекавшая изо рта, ушей и носа, бурой коркой покрывала его шею и лицо, грязными пятнами высыхала на поросшем длинными, густыми волосами теле. Похоже было, что досталось ему сполна. Конечно, в констабуларий ему вправят нос и приведут в порядок все остальное. Однако это займет немало времени. Так что я мог быть спокоен: Керст Оклахома запомнит навсегда.
Левая щека Оклахомы дернулась, и он с трудом разлепил один глаз. С минуту глаз пусто глядел на меня,
– Ты за это ответишь, – выдавил Оклахома, тяжело ворочая языком.
Я мельком взглянул на свои кисти, потом снова перевел взгляд на постояльца. Руки, конечно, слегка опухли, но были вполне работоспособны, поскольку в кость я всегда предпочитал бить ногой.
– Не советую, – хмуро сказал я. – Контроллер покажет, как ты меня доставал. Радуйся, что остался жив.
– Дерьмовый скунс, – сказал Оклахома и сплюнул кровью. – Я с тобой еще посчитаюсь.
– Опять не советую. – Я почувствовал, что завожусь снова. – В следующий раз я тебя обязательно убью.
– Это тебе так не пройдет, – не унимался Оклахома. – Сперва подпускает шлюху, потом бьет…
– Какой ты нудный, – сказал я, поворачиваясь и собираясь уходить. – Даю тебе час. Через час будет бот.
Я был уже почти у порога, как вдруг до меня дошло, что он сказал. Я резко обернулся.
– Кого я тебе подпускал?
– Да эту же…
– Не понял! – Одним прыжком преодолев расстояние до кровати, я склонился над вжавшимся в спинку Оклахомой. – Я ее подпускал?!
– Она так сказала… Она сказала, что ты посоветовал ей зайти ко мне… И потом все расспрашивала, как я к тебе отношусь.
– Как ты ко мне относишься?!
– Ну да… Что ты за человек… И как давно мы знакомы… И еще – что ты больше всего любишь… Жаль, блок стоит, я бы ей про тебя выдал…
Что я за человек?
Вызвав шлюпку, я сидел у компьютера, и мозг мой отказывался вместить происшедшее.
– Сука! – шептал я, облизывая пересохшие губы. – Сука поганая! Как же я так попался? Сука…
Глаза жгло, и во рту было мерзко, словно я наелся сухой травы.
Я понимал, что Таш выросла на Керсте и ничего другого от нее нельзя было ждать. Но все равно чьи-то жестокие пальцы продолжали терзать мое сердце.
"Почему это надо было делать так больно? – думал я, не в силах остановиться. – В моей же гостинице. И с кем?! С Оклахомой! Именно с Оклахомой! Хотя, впрочем, дело не в Оклахоме. Тебе в любом случае было бы больно. Зачем ты впустил ее в себя? Никто ведь не заставлял – ты сам открыл дверь. Ты разве не знал, что стоит открыть дверь, как в щель тут же просовывается концентратор? Чем ты так недоволен? Ты хотел сегодня увидеть Таш? Твое желание исполнилось. Радуйся!"
Все это было так мучительно, что, не в силах сдержаться, я уткнулся лицом в ладонь и застонал. Скрипя зубами, я тер лоб, надеясь хоть ненадолго вернуть способность ясно соображать. Пора уже было лететь к камерам, но я знал, что нельзя отправляться в таком состоянии. Поэтому я запрокинул голову и, закрыв глаза, принялся приводить себя в порядок.
Контроллер тихо пискнул, привлекая внимание, и на левом экране монитора высветился ведущий к уже открытому гипертоннелю коридор. По коридору, держась за стену, с трудом ковылял Оклахома. Сзади катились два киберносилыцика с его пожитками.