Распутье
Шрифт:
– Не с вами, а с народом. И ежли будут плохие думы, то кто их услышит? Так-то, сын Федор, – мял мякиш хлеба Андрей Андреевич.
– Почему ты отказался быть в Совете, ведь тебя хотели избрать в Совет? – пытал Федор.
– Разве то Совет? Так, для отвода глаз создан. А потом, чего это я буду сидеть, говорить будто мудрые слова? Кому это надо? Делом лучше займусь. Значит, с рудником не торопиться?
– Не только не торопиться, но выбросить эту глупую задумку.
– Тогда я вас не понимаю, с чего же будут большевики богатеть?
– С тех же рудников, но уже народных рудников.
– С народом, с народом. Вот читай: «Братья, народ, нам выпала горькая судьба… Мы должны победить немцев, которые пришли на нашу землю, мы должны разбить оголтелых большевиков, которые рвутся к власти во главе с немецким шпионом Лениным, который задумал продать Россию и онемечить русский народ…» Скажешь, мол, неправедно пишут? И другое, та же «Далекая окраина» пишет, – Андрей Андреевич полистал газеты, – вот, слухай, хунхуз Юханька стал большевиком. Грозится собрать отряд красных солдат и пойти войной на власть. Выступал он в Ольге, кричал, мол, он сам красный, сердце у него красное, рубашка красная, он шибко воевай хочу, но верхом машинка летай нету. Ероплана у него нету. Грабитель, и стал большевиком!
– Знать, прозрел, знать, стал человеком.
– Прозрел? Ежли вы всякую нечисть будете примать к себе, то народ отринет вас. И праведно пишут, что вы рвётесь к власти, чтобы потом придушить нашего брата. И те, и другие играют на народе, как леший на балалайке. Нет продыху народу, и не скоро будет. Дайте мне волю, развяжите руки, я сворочу эти горы и народ уведу с собой. А воли нет – нет и демократии.
– Ты, тятя, хоть и преуспел, но плетёшься позади. Пойми, что те, кто льет грязь на большевиков и Ленина, как только закончат с войной, так прижмут народ, что никто и не пикнет. Буржуазия своего зазря не отдаст. Снова расстрелы, каторга.
– При вас этого не будет?
– Никогда. Кто с нами, тот наш.
– А ежли я буду против вас?
– Раздавим.
– Вот ты и попался, дружок. Ежли вас будут давить, то плохо, а ежли вы кого-то будете давить – энто хорошо? Так надо понимать?
– Так. Все, кто против народа, те враги наши.
– А кто народ? Разве я не народ? Разве Бринер не народ? Другой сказ, что мне и Бринеру надо чуть укоротить руки. Согласен. Но если нас под ноготь, с кем же жить будете?
– С народом. А Бринер – это не народ, это враг народа, который ради своей корысти готов душить и убивать народ. Даже за прошлое он должен понести наказание судом народным, за смерть и увечье своих рабочих.
– Всё понятно, сынок, кровей вы прольете ладно.
– Можно и без кровей. Передать власть в руки народа и начинать жизнь заново.
– Заново. Я-то могу начать заново, приберу золотишко, отдам народу хутор и буду жить в тиши. А вот сделает ли то Бринер? Захотят ли пойти на то братья Меркуловы, известные мукомолы, да мало ли еще кто? Есть слух, что вы офицеров отринули. Ванин сорвал погоны и выбросил в речку. То же сделал и Анерт. Ванин может смолчать, а вот Анерт не смолчит. И начнется потасовка.
– Если думать с этой стороны, то без потасовки не обойтись. Но нас больше; как только народ поймет всю гнусность брехни буржуазных газет, ораторов,
– Всё понял. Ежли уж Иван Пятышин, что вернулся с каторги, тоже дерёт глотку за народ, то не обойтись без большой войны. Жулик, обокрал меня с домом-то терпимости. Выкарабкался. Снова за свое. Но ты забыл еще об одном народе, что спит до пятых пташек и от лени в бедности пребывает.
– Потому они ленивы, что не видят выхода из своей бедности. А встряхнуть их, так и они потянутся к новой жизни.
– Или к чужому добру.
– Правду сказал Ленин, что легко говорить с понимающими мужиками, а вот с такими, как ты, трудно. Споришь, мечешься.
– Я не мечусь, а в споре думаю, что делать и как быть. В нашей тайге провористый мужик скоро мог бы встать на ноги: бей зверей, лущи шишку кедровую – всё деньги, кои под ногами валяются.
– Скоро ты забыл, кем мы были и как жили. Тоже били зверя, добывали пушнину, а едва концы с концами сводили. Через мои находки стали зажиточными.
– Афонька Семин, он тоже народ? Бабу не раз пропивал, потому красивущая, а купцы на красоту падкие.
– Это уже не народ, а отщепенцы, осколки народные. Большевики о себе забыли, все делают ради народа.
– Потом своё наверстают. Это уж как пить дать.
– Правду мне Анерт сказал, мол, при любом строе будут жить разные люди. Одним почёт, другим презрение.
– Значит, Афоньке равности не будет? А ить он тоже называет себя народом.
– Для Афоньки – нет. Мудрым и смелым везде дорога, дуракам и пьяницам – тупик.
– И вы, большевики, будете через губу сплевывать, а другие на вас хребет ломать?
– Для того чтобы через губу сплевывать, надо быть Афонькой. Но чтобы быть настоящим большевиком, надо работать и день, и ночь. Даже при советской власти не будет равных, хоть об этом и говорят некоторые товарищи. Вот инженер и рабочий. Рабочий откайлил – и в шалаш. А инженер? Присмотрелся я к их работе. Я давно уже девятый сон досматриваю, а Ванин всё ещё над картами колдует, всё думает, размышляет. Потому по заслугам должен быть и почёт. Ежли во всем будет уравниловка, то всё это будет во вред делу. Кто глубже пашет, тому и хлеб белый. Равность может быть в застолье, в разговоре, а когда дело касаемо работы, её не должно быть. Сравняй дела Ванина с моими, то и конец живинки.
– Одно на это сказать можно, что надо быть, и верно, человеком о сто голов, чтобы во всем этом разобраться, – махнул рукой старший Силов и замолчал. – Отдыхай. От таких разговоров устаешь больше, чем от пахоты.
Споры, споры и нет им конца. Разве что в тайге уходишь от этих споров. А уходишь ли? Если нет спорщиков, то сам с собой споришь. Фёдор шёл по тайге, веря тому лобастому человеку, с ещё большим вниманием осматривал камни. Формула поиска камней у Фёдора проста: искать камни красные, черные, рыжие и не похожие на все остальные. Искал железо, серебро, свинец. Чуть позже он выйдет с партией на изыскание места для строительства железной дороги. Найти путь, чтобы не так дорого обошлась та дорога, ведь её будут строить, как думал Федор, не купцы-подрядчики, а большевики.