Распутин (др.издание)
Шрифт:
— Увы!
Они простились до послезавтра. Евгений Иванович зашагал темными полями домой, а граф зашел в кафе, чтобы заглянуть в вечерние газеты: что биржа? Бумаги его — и Badish Anilin und Soda, и Dusseldorfer Mashinenbau, и Gotaer Waggonfabrik, и Nobel-Dynamit, и Chemishe von Heyden, и Montana, [107] и другие — дали очень резкое движение вверх. Это было очень, очень приятно. Граф тут же, на краешке газеты, подсчитал карандашом свои прибыли — вышла очень кругленькая сумма — и, купив себе и Варваре Михайловне на ужин полфунта сосисок, в самом приятном расположении духа отправился домой…
107
«Баденские анилин и сода», «Дюссельдорфское машиностроение»,
Евгений Иванович перед сном отметил в своей тетради беседу с графом и приписал:
«Он нашел во мне сходство с Распутиным, о котором он много мне рассказывал. И я чувствую это сходство. Распутин чрезвычайно русский человек — так же, как и Платон Каратаев. Разного у них только психологическая подпочва. Если подпочва мягкая, мечтательная — получается Платон Каратаев, а если бурная, страстная — Распутин. А я стою как-то между ними, близкий одинаково и тому, и другому…»
XXXV
МАШИНКА ПРИНЦА ГЕОРГА
Известие, принесенное графом Михаилом Михайловичем на виллочку «Bergfried» о том, что принц Георг решил отдать все свои силы на спасение России, было совершенно справедливо. Удачно ускользнув еще при Временном правительстве через Финляндию за границу, принц Георг прежде всего проехал в Ниццу, где на своей огромной беломраморной вилле среди пальм угасал его отец, знаменитый когда-то красавец, кутила и бретер, как-то инстинктивно стоявший всю жизнь выше всех этих отживших предрассудков, которыми люди неизвестно зачем загромождают свое бренное существование. Он, по пословице, бил сороку и ворону, не заботясь, что из этого может выйти. Его жена, знаменитая красавица, не отставала от своего супруга и тоже била и сорок, и ворон, и галок, и все, что попадется под руку. Уже под конец своей молодости она пленила одного великого князя, носившего кличку сухопутного адмирала, ибо плавал он исключительно между Парижем и Монте-Карло. Сухопутный адмирал настолько крепко и натурально привязался к красавице, что муж стал находить это совершенно неприличным. Вернувшись раз поздно ночью из яхт-клуба, принц постучал в дверь супружеской спальни. Ему в визе было отказано. Он попробовал настаивать. Дверь вдруг отворяется, и на пороге вырастает могучая фигура сухопутного адмирала. Короткое, но горячее объяснение, и принц, получивший ловкий и сильный удар коленом под известное место, летит через всю комнату к двери. Поднявшись с паркетного пола, он решил, что жить в этой варварской стране он больше не может, стал в оппозицию ко двору и правительству и уехал на юг Франции. Однако вскоре прерванные сгоряча отношения с сухопутным адмиралом были восстановлены, и все они так троечкой везде и всюду и ездили. Прижившийся на солнечном берегу принц в Россию больше не возвращался, ограничиваясь лишь получением доходов оттуда со своих необозримых имений…
Разлучиться с Россией было ему не очень трудно. Огромные средства его были размещены в иностранных банках, а кровь ничего пожилому принцу не говорила, ибо по крови это был какой-то воплощенный интернационалист: его предок, один из шумных наполеоновских генералов, француз по крови, был сделан каким-то корольком в Италии и женился, конечно, на немецкой принцессе. Его сыновья тоже все переженились на разных принцессах: испанских, русских, конечно, германских, итальянских, датских. Мать принца Георга, бившая сороку и ворону, еще более интернационализировала кровь высокого рода: все знали, что в ее детях течет кровь и нескольких французских атташе, и русских конногвардейцев, и немецких принцев, и одного итальянского князя церкви, и одного итальянского тенора, и одного русского баса и даже, как говорили, одного очень ловкого ниццкого парикмахера. Чей, собственно, сын был принц Георг, она не знала, да и не интересовалась этим: не все ли это равно в сравнении с вечностью?
Повидавшись с тихо умиравшим отцом и получив свою часть наследства, принц Георг почувствовал прилив солидности и купил в Баварии у одного немецкого принца на берегу красивого Инна прекрасный старый замок. Он стрелял в коз, в зайцев и в фазанов, ловил в Инне форель, стрелял из пистолета в собственном тире, носился на автомобиле, пил старый портвейн с чудесными бисквитиками, принимал многие визиты, играл в крокет, в
Большой сверкающий автомобиль, строго ухая на баварских ребятишек, собак и встречных крестьян с кисточками на шляпах, стрелой нес графа Саломатина и Евгения Ивановича по превосходному шоссе. Шофер был сдержан и величав. Встречные все кланялись…
Слева на крутой скале среди столетних дубов и лип забелелся большой красивый замок.
— Если вы хотите сделать здесь дело, — сказал, улыбаясь, граф Михаил Михайлович, — вам непременно надо понравиться принцессе, а если вы хотите понравиться принцессе, вы должны понравиться ее японским собачкам… Предупреждаю вас.
— А разве без японских собачек сделать дело нельзя?
— Труднее. Во всяком деле есть своя японская собачка, и с этим надо мириться. Я предпочитаю простейшие способы: собачка — собачка…
Автомобиль красиво влетел в монументальные чугунные ворота, описал красивую дугу по широкому, усыпанному гравием двору и остановился у величественного подъезда. Лакей с большими медными пуговицами почтительно выскочил из дверей и, приняв гостей, передал их другому лакею, который проводил их в приготовленные для них комнаты.
— Когда вы будете готовы, благоволите позвонить мне… — почтительно сказал лакей Евгению Ивановичу. — И я провожу вас к его светлости, они ожидают вас…
Евгений Иванович, собственно, не знал, что ему надо сделать, чтобы быть готовым, но сказал:
— Хорошо…
Он вымыл руки, посмотрелся в зеркало, снял одну пылинку с рукава, посмотрел несколько минут в окно на прекрасные извивы Инна по широкой долине, на лесистые холмы, прошелся по мягкому ковру прекрасно обставленной комнаты и уныло решил, что он ввязался в глупую историю. И — позвонил.
— Пожалуйте!..
Старый опрятный лакей, неслышно ступая вежливыми сапогами, провел его длинным сводчатым коридором — все стены его были завешены оленьими и всякими другими рогами — на другой конец замка и осторожно постучал у массивной дубовой двери. Оттуда что-то отвечали глухо, старичок почтительно отворил дверь и пропустил Евгения Ивановича в огромный уютный и теплый кабинет, полный ружей, рогов и икон. Навстречу ему поднялся граф Михаил Михайлович, а принц лежал в кресле с ногами, прикрытыми тигровым покрывалом.
— Вы, пожалуйста, извините бедного калеку, что не встаю приветствовать вас… — ласково сказал принц.
— Позвольте представить вашей светлости Евгения Ивановича Громова… — сказал граф.
— Очень, очень рад… — пожав гостю руку, сказал принц. — Прошу вас… Мы будем пить чай и предварительно познакомимся, а затем перед обедом у нас будет уже общее заседание со всеми участниками предполагаемого дела. Садитесь ближе к столу и берите себе чаю по своему вкусу… — на столе стоял на спиртовке серебряный чайник и все необходимое и даже нарезанный по-русски кусочками лимон. — Вот так… А перед беседой нашей позвольте вам сделать маленькое предисловие: я — человек прямой и люблю, чтобы и со мной говорили напрямки, по-русски, и не оставляли возможных глупостей моих — я в деле полный профан — без замечаний. Дело — это дело, не так ли? И всякую дипломатию я ненавижу…