Распутин. Тайна его власти

Хереш Элизабет

Верующие из Царицына, где Распутин несколькими годами ранее праздновал величайший триумф пророка, будучи еще сторонником Илиодора, насторожились из-за происходящего в церкви, авторитет которой пошатнулся и в провинции. Они направляют письмо, под которым подписались тысяча человек, председателю Думы, обращаясь к нему, как к «представителю и защитнику совести народа».

Обеспокоенные люди хотят знать, как в действительности обстоят дела с Распутиным, «в святости которого многие из нас были убеждены, когда он приезжал, читал проповеди, лечил и раздавал подарки (…) а сейчас о нем распространяют совершенно противоположные слухи, о которых можно прочитать и в газетах…». Если это все соответствует действительности, как и то, что

«Распутин пробыл четыре часа в Синоде, чтобы повлиять на его решения, и если сообщения об его распутной жизни тоже правдивы…» — вот то, к чему сводится четырехстраничное послание, — «почему Вы тогда все молчите? А если нет — почему Вы его не защищаете? Для батюшки Царя есть только одна правда. Мы просим сообщить ее нам. Мы ее признаем — но, пожалуйста, успокойте нашу совесть…»

Письмо, написанное в связи с первыми событиями, происходящими вокруг имени Варнавы и в связи с отношениями Распутина с Синодом — высшим церковным органом — дало повод, прежде всего, открывающему новое заседание Думы Гучкову в почти неприкрытой форме осудить в своем выступлении происходящие события. «Темные силы овладели той сферой, где принимаются решения на высшем уровне…»

Гучков уже выступал в одной газете, членом Наблюдательного совета которой он был, с неприкрытой критикой власти Распутина и злоупотреблений ею. На что цензура, наложенная на прессу в отношении личности царя, царицы и Распутина, высказала порицание. Гучков хочет высказать на заседании протест и вынудить принять общую резолюцию, требующую от правительства разъяснений. Но председатель Думы Родзянко отговаривает его («Это афера с ожерельем королевы») — намек на пресловуто известную историю с ожерельем Марии Антуанетты. «Это — горячее железо, которого лучше не касаться, — осторожно намекает Родзянко, — министры правительства могли бы принять меры к закрытию заседания…»

Гучков отказывается от своего плана — не в последнюю очередь потому, что не находит поддержки своему намерению: левые партии, от которых он в связи с критикой правительства ждал поддержки в этом деле, не проявив интереса, отмахнулись. Менять что-либо таким образом было не в их интересах: «Лучше Распутина никто не будет служить революции. Почему мы должны бороться с ним?»

Но дело с Варнавой оказалось прелюдией. Писательница В. А. Жуковская рассказала о гораздо более высоком назначении, свидетельницей которого стала в 1915 году на обеде у Распутина.

«Когда я около часа пришла на Гороховую, то сразу услышала в прихожей громкие голоса и пьяный смех. Я раздумывала, стоит ли мне идти туда, но тут подошел Распутин, радостный, с красным лицом. На нем была дорогая лиловая рубаха: „Душенька, ты легка на помине“, — пробормотал он и потянул меня в столовую.

Там сидели четверо мужчин — монах, священник высокого ранга, со сверкающим крестом на груди, маленький поп, какой-то господин восточной внешности [69] и болезненно выглядевший молодой человек — очевидно Осипенко, секретарь Питирима [70] . Общество было относительно пьяным. На столе стояло множество пустых бутылок, громадный поднос с осетриной, два — три торта, бесчисленное количество небрежно открытых консервных банок, содержимое которых было так же разбросано по скатерти, как куски хлеба, соленые огурцы, белый хлеб и пироги.

69

М. Андронников, выходец с Кавказа.

70

Наст. имя — Окнов, епископ Курский, имеющий сомнительную репутацию. Говорили, будто Распутин произвел его в экзархи Грузии. Одни считали Осипенко его внебрачным сыном, другие — любовником слывшего гомосексуалистом Питирима.

— Я

тут к Вам привел одно сокровище, — произнес Распутин, посадил меня рядом с собой во главе стола спиной к окну, как он это всегда делал. Пододвигая бокал вина пожилому мужчине справа от себя, он крикнул:

— Ну, князек, наливай! — он протянул мне бокал с мадерой:

— Пей, душенька, это мне принес Ванька, — он показал на молодого мужчину.

— Но мне не хочется, — отклонила я бокал.

— Почему бы нет, моя девушка? — подал теперь голос монах, еле ворочая языком. — Выпивка — это ни в коей мере не грешное действие, потому что на это нам дал благословение даже наш святой отец Владимир, который высказал великую правду: „выпивка — это удовольствие России и без нее мы не можем“.

— Правильно, отец, правильно, — поддержал его тот, кого Распутин назвал „князьком“, очевидно, князь [71] , — мы без вина, как рыба без воды.

— Ты прав, князь, ты прав, — бормотал Распутин и передал ему мадеру. — Пей, грех невелик. Через грех очищается душа. А потом нас очистят наши возлюбленные!

— Только они могут замолить Ваш грех? — взяла я слово.

Распутин так сильно стукнул кулаком по столу, что все чашки подпрыгнули:

— Еще бы! Ваши — может, и нет, но мои сибирские. У меня для этого есть свои люди!

71

М. М. Андронников считался сомнительной фигурой в Петербурге. Никто не знал, на какие средства он жил. Сомневаются также и в его княжеском титуле. Очевидно только, что он плел интриги за кулисами назначений на влиятельные посты.

— По правде, у тебя это есть, батюшка Григорий Ефимович, — лепетал абсолютно пьяный поп, которому икота помешала продолжить.

— Ты так хорошо заботился о своих земляках, дай бог тебе долгих лет здоровья… Ты открыл нам источник благосостояния, с тех пор как останки святого Иоанна Тобольского выставлены у нас как мощи — нам каждую минуту несут пожертвования…

— Пожертвования! Ты врешь, поп! — закричал на него Распутин. — Мощам не нужны никакие деньги, это все течет в ваши карманы! (…) Вы будете мыть мне ноги и пить эту воду, это верно!

— Да, мы и пьем, мы пьем! — подтвердил все более пьянеющий монах, икнув.

— Я это и Самарину сказал, а сегодня или завтра… — Распутин два раза сплюнул — давайте выдвинем еще одного заступника, говорю я вам! — Распутин вновь с усилием стукнул кулаком по столу.

— Это так, это так, твои слова всегда мудры и справедливы, Григорий Ефимович, — согласился князь, который без конца подливал вино.

— Они думали, что могут нам что-то запретить, но тогда Варнава и я открыли самого Иоанна Тобольского… Ну, теперь я царь или нет? — гордился Распутин.

— Какой Иоанн Тобольский? — хотела знать я.

Распутин оживленно повернулся ко мне:

— Варнава и я привезли его в Сибирь. Везде в России есть мощи, как сено, а у нас ничего нет. Но без мощей ведь дело не пойдет…

Трапеза продолжилась в доме Соловьева, члена Священного Синода. Здесь обсуждался вопрос о предложении Питирима на должность архиепископа и митрополита Петербургского.

— Как обстоят дела с Питиримом — ты что-нибудь уже решил, отец? — спросил хозяин дома Соловьев.

Распутин щелкнул языком.

— Решил, решил. О нем ходят плохие слухи. Ничего, я не брошу его им на растерзание. Питирим — прекрасный человек, нужно только немного подождать. Он хитрый и выпивать тоже умеет неплохо. Я уже написал царю. Этот пост должен занять только Питирим. Он наш человек.

— Ему нужно только приказать молчать, — озабоченно высказался хозяин дома.

— Зачем? — спросил Распутин.

— Чтобы его оставили в покое, — спокойно ответил Соловьев.

Но Распутин мыслями уже витал где-то: