Распятые любовью
Шрифт:
– Нефтяник, наверное, бывший, – предположил я, – или газовик.
– Да бог с ним, – махнул рукой хозяин, – мне какая разница, пусть хоть король бриллиантовый! Моё дело маленькое – лечить и не навредить.
– Кстати, ты обещал новостью поделиться! – вспомнил я.
– Нет, брат, – Копытин погрозил пальцем, – ты сначала расскажи, что там у тебя случилось?
– Почему сразу «случилось»? – вздёрнул брови я.
– Боря! – протянул Копытин. – Ты прекрасно держишься, брат. Молодчина! Но, извини, дружище, у тебя на лбу написано: Уильям Шекспир, «Маленькие трагедии».
– Литератор
– Ну и ладно, – согласился Копытин, – автор тут не имеет значения. Тут дело в другом, когда это ты ко мне, мой дорогой друг, в гости в такую «рань» приезжал, да ещё без жены? Рассказывай-рассказывай, – наполнив рюмки, предложил Владимир. – Надеюсь, с Галькой-то всё нормально? Или бес в ребро пробрался?
– Нет-нет, – замахал я руками, – как раз с Галиной всё хорошо! Бесов гоню от себя.
– А что тогда глаза такие потухшие?
– Серёга бузит, – тяжело вздохнув, произнёс я. – Да так бузит, что, наверное, уже и не помиримся никогда.
– Да ладно тебе! – изумлённо воскликнул Копытин. – Зачем так фатально? Что там у вас произошло?
– Подлость произошла, Володя, великая подлость! – опустив голову, сказал я.
– Не томи уже, говори! – Копытин положил руку на плечо другу. – Освободись от негативной информации, как я тебя всегда учил. Говори, и пусть вся чернота идёт прочь, а мы её сейчас водочкой, водочкой заразу…
Я поднял голову и долго смотрел на Копытина (тот не стал нарушать моё молчание – Владимир умел слушать и слышать собеседника), затем, откашлявшись, тихо сказал:
– Отказался садиться со мной за стол?
– В смысле? – разинул рот Владимир.
– В прямом! – горько усмехнулся я. – Надули ему в уши, он пришёл домой и объявил матери, что отец, то бишь я – голубой.
– Ни хрена себе! – присвистнул Копытин. – И как он это объяснил?
– Забыл, что ли? Я же тебе рассказывал о перипетиях своей тюремно-лагерной жизни и о том, почему уехал со своей малой родины, у нас в городе все, всё и всегда обо всех знают, а если не знают подробностей, то сами такое додумают, что и на голову не натянешь…
– Да ничего я не забыл! – помотал головой приятель. – Но он-то откуда знает эту историю? – воскликнул Владимир. – Выходит, и в Москве тоже ничего не утаишь? Ты когда освободился? Кажется… дай бог памяти… ты говорил… в тысяча девятьсот…
– В 1992 году, – напомнил я.
– Точно, – Копытин хлопнул себя по лбу. – А Серёга родился в 1994-ом! Так откуда же он узнал о твоих приключениях?
– Мир не без «добрых» людей, – иронично усмехнулся я. – Как я понял, один из моих «однополчан» напел, Серёга даже кличку назвал – Шаман. Эта гнида столько мне зла в жизни сделала, я бы его собственными руками придушил.
– А где он его откопал? – удивился Копытин.
– Где-то познакомились.
– Случайно, что ли?
– Видимо, да. Не думаю, что Шаман его нарочно искал. Оно ему надо? Я не расспрашивал, Володь, Серёга пришёл сегодня домой весь такой взвинченный, и с порога затеял этот разговор прямо при Галине, начал при ней оскорблять меня, назвал петухом. Я не стал развозить
– А вот этот вопрос твой совершенно не уместен! – цокнув языком, ответил хозяин. – Ты же знаешь, с Катькой я разошёлся окончательно, сын с внуками уехал в Канаду, дочь перебралась к мужу в Питер. Так что я тут в гордом одиночестве. Живи, – Копытин неожиданно рассмеялся и подмигнул мне, – только смотри мне, без этих своих петушиных штучек, знаю я вас, начнёшь приставать к одинокому мужику.
– Вова, – покачав головой, рассмеялся я, – ты, как всегда, в своём репертуаре…
– Надеюсь, не обиделся? – Копытин с улыбкой посмотрел на гостя и похлопал меня по плечу.
– Да разве на тебя можно обидеться? – я протянул рюмку, чтобы чокнуться, – давай, Владимир, за нашу дружбу.
– Давай, брат! – поддержал Копытин и, чокнувшись, опрокинул в себя стопку. – Слушай, – он вернулся к моим семейным проблемам, – может, мне поговорить с твоим Серёгой?
– Я думаю, не стоит! – ответил я. – Бесполезно.
– Уверен? А вдруг совесть проснётся…
– О чём ты говоришь, Вова, какая совесть? – эмоционально возразил я. – Был бы хоть намёк на совесть, разве он так поступил бы? Нет, тут никакие разговоры уже не помогут.
– Ну, ошибся человек! – настаивал Владимир. – Молодой, глупый…
– Понимаешь, Володя, ошибки ведь бывают разные. Есть такие, которые можно забыть, простить, исправить, наконец. А есть ошибки незабываемо-неисправимые…
– Может, ты усугубляешь, так сказать, драматизируешь? – попытался успокоить меня Копытин. – В тебе сейчас говорит обида и…
– Нет, Вова, не обида, здесь другое. Это предательство! Понимаешь? Подлое и коварное предательство! Зачем было так приходить и… и смешивать меня с грязью? Его поступок хуже предательства Павлика Морозова. Тот просто сдал отца, а этот самолично пытался растоптать меня… Павлик Морозов – XXI век, версия 2.0.
– Но ведь он твой сын, Борис! – перебив, воскликнул Копытин. – Ты же его воспитывал! Выходит, не досмотрел, не довоспитал или не долюбил…
– Согласен, – закивал я, – кроме «не долюбил». Я за двадцать три года слова грубого ему не сказал…
– А может и зря? – рассмеялся Владимир. – Иногда полезно как следует укрыть… Некоторые мысли без грубого словца не доходят до адресата, пролетают мимо ушей и уходят в небо. Ты вспомни наших отцов, разве они церемонились с нами, разве выбирали правильные слова, рассуждали, «педагогично или не педагогично выразился»? Так твой хоть шахтёром был, ты же сам рассказывал, а мой – преподаватель в техникуме, но доведёшь его, мало не покажется, так поговорит, что.., – Копытин махнул рукой. – А сейчас развели какую-то богадельню. Бедных учителей таскают за случайно брошенное слово на ученика. Одна учительница-ветеранша ученика оболтусом обозвала, так дело до суда дошло. И чего добились, придурки? Ушла женщина из школы, она и так десять лет переработала. Ты думаешь, школяры её лучше стали учиться? Ага, жди! В результате, стали наглее и хамовитее, а ЕГЭ провалили. Я тебе говорил, что Кристина моя учительницей работает?