Распыление 2. Полуостров сокровищ
Шрифт:
– Эй, а сама-то, чего за угол бегала?
– Да ничего, – она независимо дернула плечом. – Писать захотелось.
– Врешь. Тоже блевала. Представила, какова на вкус холодная, свернувшаяся кровь… Скользкая, чуть солоноватая… А пахнет она ржавчиной и… – Машка засопела и судорожно сглотнула.
– Замолчи, – еле выдавила она, вцепившись мне в руку.
– Вот то-то же.
– Ну извини, что я место преступления в первый раз вижу… – отпустив меня, она уставилась себе под ноги.
– А вот я не блевал, даже в первый раз. А ты сама слабачка и есть!
– Ах ты… – прянув как барракуда, она больно ущипнула
Машка неожиданно хихикнула.
– Ты чего?
– Хорошо, что птичку с собой не взяли. С её любовью к глазным яблокам.
Умную птицу Гамаюн по настоянию Машки мы оставили в кабаке, на попечении деда Фиры. Ворона, правда, пыталась возмущаться, но напарница пригрозила скормить её коту. Что-то у них с птичкой не заладилось, пока не пойму.
– Ну… – поднявшись, она взялась за ручку двери. – Идем назад.
– Ты можешь не ходить.
Машка перестала улыбаться, и посмотрела на меня огромными, темными из-за расширившихся зрачков, глазами.
– Она была совсем молоденькая, верно? Моя ровесница, может, чуть старше. Красивая. Он её заставил молчать. Ну, когда палец резал. Как-то он её заставил. Может, пригрозил родственникам навредить, или еще что…
– Какие могут быть родственники у шлюхи из борделя? – пожал я плечами.
– А шлюхи что, не люди? – Машка вытянулась передо мной во весь рост. – Любая может оказаться в таком месте. Ласточка, например.
– Ну, а ты?
– Меня бы не взяли, – у нее чуть дернулся уголок рта. – Я некрасивая.
Резко повернувшись, она взбежала на крыльцо и потянула дверь на себя. Я пошел следом, пытаясь придумать, как ей объяснить, что мне её внешность даже очень нравится…
– Она могла быть беженкой, – сказал я, догнав Машку в коридоре. – Ну, знаешь, многие стремятся сюда на заработки. В порту так вообще вертеп на вертепе…
Она только дернула плечом и прибавила шагу.
Кроме Лумумбы и Олега в комнате никого не было. Окровавленные матрасы и одеяла вынесли, и кровать темнела голой панцирной сеткой. Из фиолетовых сумерек, которые здесь считали ночью, через распахнутое настежь окно доносились пение соловьев и запах жасмина. А еще почему-то каши и щей.
– Надо узнать, как она жила, – с места в карьер подступила Машка к Лумумбе. – Может, у ней родственники есть, или еще кто. Ну, и вообще… Девочек расспросить.
– Вот и займись, – меланхолично кивнул наставник.
– Я? – даже приятно сделалось от того, что она растерялась.
– Инициатива наказуема исполнением. Не Ивана же по девичьим светелкам посылать.
Представив, как допрашиваю веселых девиц в так называемых "светелках", я почувствовал, что краснею и отвернулся.
Не дождавшись других указаний от наставника, моя напарница повернулась к двери, но её остановил Олег.
– Подожди. Расспроси девушек еще вот о чем: кто где был, что делал. Может, всё-таки что-то слышали… Шум, падение чего-то тяжелого, что угодно. И во сколько. Хозяйке велено не препятствовать. – Маша вопросительно глянула на Лумумбу. Тот, всё так же рассеянно, но ласково кивнул, и она убежала.
– Может, вы и другие случаи
– Лучше расскажите своими словами, – учитель прохаживался по комнате, заложив руки за спину, изредка наклоняясь, чтобы рассмотреть щетку для волос на зеркальном столике или косынку, небрежно брошенную на спинку стула. – Каким было первое убийство?
Комната была небольшая, темноватая, с одним окошком. На полу – яркий половичок, в углу – мутное, с облезшей амальгамой зеркало, убранное кружевной накидкой. За раму заткнуто несколько бумажных цветков. Почему-то они живо напомнили о кладбище…
На столике под зеркалом – баночки, скляночки, шкатулочки – всё дешёвенькое, простенькое, но какое-то аккуратно-симпатичное. На керосиновую лампу наброшен шелковый цветастый платок. Дверцы высокого, под потолок, шкафа залеплены открытками, этикетками и картинками, вырезанными из журналов. Сплошь броско разодетые дамы в окружении дорогих автомобилей, яхт и прочих атрибутов красивой жизни…
– Первое убийство случилось еще зимой, – начал Олег. – Дружинник Данила Кручинин. Нашли его под Железной стеной, с нашей, городской стороны. Я до сих пор не уверен, что он имеет к остальным какое-то отношение. Просто… Видите ли, он был весь переломан. Значит, падал с самого верха, метров с двадцати. Но случайно со стены упасть нельзя: там высокие зубцы, чтобы бойцы не оставались на виду во время атак. Значит, самоубийство? Но смущало вот что: парень собирался жениться. Напарники говорили, Данила все уши про невесту прожужжал. Мечтал, как они станут жить-поживать, да сколько деток народят. В дружине на хорошем счету был, повышение по службе к свадьбе готовили… С чего ему со стены вниз головой сигать?
– Причины могли быть иного свойства, – заметил Лумумба, опускаясь на колени. Из кармана он достал лупу, и стал водить ею над полом, изучая одному ему заметные следы. – Например, его могли сбросить… Магов спрашивали?
– Пытались. Молчат, как рыбы об лед, эгоисты хреновы. Извините.
– Ничего, – забравшись под кровать, наставник чем-то там погромыхивал. – Я привык.
– У нас, в Мангазее, ведь как? – сыскной воевода разгорячился. – Каждый сам за себя. Приезжают за свободой, да за длинным рублем… А где деньги – там и наркотики. Игорь вот решил Пыльцу легализовать. Говорил, пылиться всё равно будут, ничего с этим не поделаешь, пускай хоть налоги платят. Маги к нам и хлынули, как лосось на нерест. Тогда он, помимо налогов, еще и общественную повинность ввел: каждый обязан сколько-то часов в неделю работать на город. Ходить в дозоры, дежурить на таможне, в госпитале, на атомной станции…
– Умно, – глухо похвалил из-под кровати наставник. – Поставили, значит, магию на службу обществу.
– У вас в Москве и научились.
Лумумба вылез из-под кровати, держа в руке портняжные ножницы, вымазанные в подсохшей крови. Сразу вспомнился отрезанный палец… Наставник протянул ножницы мне.
– Это по твоей части, падаван. А у меня голова что-то разболелась.
Усевшись на стуле у окна, учитель принялся обмахиваться носовым платком.
Я осторожно взял ножницы за кольцо, стараясь не касаться окровавленных лезвий. Сосредоточился и произнес про себя формулу поиска.