Рассказ дочери. 18 лет я была узницей своего отца
Шрифт:
Каждый вечер после целого дня уроков, музыки и «черного» ручного труда мне разрешают полчаса почитать в постели. Когда я уверена, что отец уже спит, я стараюсь максимально воспользоваться материнской снисходительностью и в экстазе погружаюсь в приключения моих детских героев. В благоговении перечитываю эти книги снова и снова. Нэнси Дрю и Великолепная Пятерка – моя единственная отдушина. Они открывают окошко в головокружительный мир жизни, которую отец не позволяет мне исследовать.
Однажды мать слышит, как я напеваю под нос мелодию, которую разучиваю
– Твое поведение в последнее время становится все хуже и хуже. Должно быть, из-за этих книжонок, которые я имела глупость купить тебе. Они конфискованы.
Я напускаю на себя несчастный вид, как делаю всякий раз, когда она бранит меня. Но на самом деле это уже не имеет особого значения. Я знаю истории своих героев так хорошо, что могу погружаться в них в собственном воображении.
Время от времени мать смотрит сквозь пальцы на нарушения мною дисциплины. Однако в основном она еще строже, чем отец. Когда он рядом, я вижу, что она нервничает до крайности. Больше всего на свете она боится показаться плохой, слабой или некомпетентной учительницей. Всякий раз как мы с ней занимаемся в нашем классе на втором этаже, она заставляет меня выдавать отличные результаты в учебе – «лучше, чем превосходные».
Первое, чему ей пришлось учить меня, – чтение и письмо. Помню, как ее раздражал мой медленный прогресс. Я делала ошибки, когда отец просил меня прочесть страницу вслух. Я следила за матерью краем глаза, ее лицо темнело от стыда и гнева. С письмом дело обстояло еще хуже. Почему я должна была учиться писать пером и чернилами? Она неотрывно следила за каждыми палочками и крючочками моих букв и впадала в ярость при малейшей кляксе. Рвала страницу и выдавала мне новую. Я была еще слишком мала – не умела сдерживать слезы. Чернила на странице вскоре расплывались, из-за чего мать впадала в еще большую истерику. К концу уроков письма мои руки были сплошь черными.
Мать считает меня изворотливой тварью, бездонным колодцем дурной воли. Я явно нарочно разбрызгиваю по бумаге чернила, и так же нарочно я отколола кусочек у стеклянной столешницы большого обеденного стола. Я нарочно оступаюсь или сдираю кожу, когда выпалываю в саду сорняки. Падаю и получаю царапины тоже нарочно. Я «обманщица» и «притворщица». Я всегда стараюсь привлечь к себе внимание.
В то же время, когда начались уроки чтения и письма, я училась ездить на велосипеде. У меня был детский велосипед с тренировочными колесиками у заднего колеса.
– Теперь мы их снимем, – сказала однажды мать.
Отец стоял позади нас, молча наблюдая эту сцену. Мать заставила меня сесть на вдруг ставший неустойчивым велосипед, крепко взялась за меня обеими руками и – вж-ж-жж – сильно толкнула вперед по наклонной подъездной дорожке. Упав, я разодрала ногу о гравий и разразилась слезами боли и унижения. Но, когда я увидела эти два бесстрастных лица, наблюдавшие за мной, рыдания прекратились сами
Ссадины мои лечили на месте: мать крепко держала мое колено, а отец лил медицинский спирт прямо на ноющие раны. Плакать и стонать было запрещено. Мне приходилось «скрипеть зубами».
Так же я училась плавать. Разумеется, о том, чтобы ходить в местный плавательный бассейн, не было и речи. Летом, когда мне исполнилось четыре года, отец построил бассейн «специально для меня», в конце сада. Нет, не красивый бассейн с голубой водой. Это была довольно длинная узкая полоса воды, стиснутая с обеих сторон бетонными стенками. Вода там была темной, ледяной, и дна я не видела.
Как и в случае с велосипедом, мой первый урок был незатейливым и быстрым: мать просто швырнула меня в воду. Я забилась, заорала и нахлебалась воды. Как раз когда я уже готова была камнем пойти ко дну, она нырнула и выловила меня. И все повторилось заново. Я снова завопила, заплакала и захлебнулась. Мать снова меня вытащила.
Мать считает меня изворотливой тварью, бездонным колодцем дурной воли. Я «обманщица» и «притворщица». Я всегда стараюсь привлечь к себе внимание.
– Ты будешь наказана за это дурацкое нытье, – сказала она, прежде чем бесцеремонно бросить меня обратно в воду.
Мое тело пыталось удержаться на воде, в то время как мой дух с каждым разом сворачивался внутри меня в чуть более тугой клубок.
– Сильный человек не плачет, – утверждал отец, наблюдая за этим представлением с расстояния, стоя так, чтобы не долетали брызги. – Тебе нужно научиться плавать. Это жизненно необходимо на случай, если ты упадешь с моста или тебе придется спасаться бегством.
Я постепенно научилась держать голову над водой. А со временем даже стала хорошей пловчихой. Но я ненавижу воду, так же как ненавижу этот бассейн, где мне по-прежнему приходится тренироваться.
Чтобы показать, что я не «трусиха», мне теперь приходится бестрепетно нырять прямо в ледяную воду. Каждый раз у меня перехватывает дыхание. Но отец настаивает, чтобы я не упускала ни одной возможности «укрепить свои способности к стойкости».
– Сильный человек не плачет, – утверждал отец, – тебе нужно научиться плавать. Это жизненно необходимо на случай, если ты упадешь с моста или тебе придется спасаться бегством.
Мыс Гри-Не
Друзья моего отца, супруги Жинетт и Франсуа, приезжают к нам в гости на пару дней. Мне очень нравится Франсуа, небольшого роста дружелюбный мужчина, совершенно лысый и всегда уравновешенный. Он говорит со мной ласково, он веселый и любит посмеяться.
Есть планы на такую редкую для нас вылазку: мы едем на мыс Гри-Не, который острием указывает на английское побережье!
– О, это будет весело! – восклицает Франсуа, и я нахожу его энтузиазм заразительным.