Рассказ дочери. 18 лет я была узницей своего отца
Шрифт:
В ту ночь я ушла в такое далекое место внутри своей головы, страх так глубоко отпечатался в моем теле, что я не помню чувства облегчения, когда это закончилось. Я не помню остаток той ночи, не помню, как заснула и в каком состоянии была, когда проснулась.
Отец говорил мне, что, если я открою рот, мыши или даже крысы почуют это, заберутся вверх по мне, залезут в рот и станут жрать меня изнутри
Следующий день был таким же, как обычно. Не было никакой компенсации ни за пропущенные часы сна, ни за эмоциональные мучения во время моего испытания.
– А иначе что это было бы за испытание? – говорит отец.
Спустя месяц
Однажды ночью, когда мы втроем спускаемся в подвал, мой высоченный отец забывает наклониться и с разгону врезается лбом в металлический брус. Мое испытание немедленно забыто. Когда отец ранен или болен, все сразу же прекращается, пока он не поправится. Так что мы спешим обратно по лестнице, чтобы полечить его рану. Я испытываю тайное облегчение, но при этом чувствую себя виноватой. Я плохая дочь, если радуюсь ранению отца. Плохая дочь, которой придется заплатить за свои плохие мысли.
Мне не приходится ждать слишком долго. В следующем месяце отец не идет со мной, когда я спускаюсь в подвал. На пути вниз я замечаю, что кусок желтого поролона приклеен там, где он в прошлый раз ударился головой. С внезапной вспышкой ностальгии вспоминаю неожиданное счастье, которое ощутила тогда. Итак, я действительно плохой человек. А вот и мое наказание: прежде чем усадить на стул, мать заставляет меня надеть жилет с нашитыми на него маленькими колокольчиками. У меня больше нет возможности опереться о спинку, а это означает, что нет возможности поджимать ноги. Если я шевельнусь, родители услышат звон маленьких колокольчиков. Я решаю, что это не имеет значения. Больше ничто не имеет значения.
Но я чувствую, как стук моего сердца ускоряется – прямо пропорционально тому, насколько высоко по лестнице поднимается мать. Свет гаснет; я слышу поворот ключа в замке. И снова меня охватывает тьма. Снова я становлюсь рабой этих звуков. На этот раз я обута – на мне туфли. Время от времени я сдвигаю их вместе, очень стараясь не дать звякнуть колокольчикам на куртке. Должно быть, это помогает, поскольку сразу после того, как я стукну туфлями друг о друга, становится слышно, как разбегаются в стороны маленькие лапки.
Я снова задыхаюсь в ужасе абсолютной тьмы и безмолвия. Что есть сил молюсь, чтобы это закончилось, чтобы я исчезла. Я прошу о смерти, я умоляю ее прийти и забрать меня.
Отец рассказывает, почему мне необходимо медитировать на смерть: чтобы я привыкла к царству мертвых, чтобы я свободно чувствовала себя с мертвецами, а они себя – со мной. Тьма позволяет нам беседовать с ними. Впоследствии мне придется путешествовать между царством живых и царством мертвых. Не думаю, что отец знает, что я боюсь не мертвецов, а крыс. Я ничего не говорю, потому что уверена: если бы он об этом узнал, то придумал бы что-нибудь ужасное, чтобы излечить меня от этого страха.
Артур
Теперь, научившись ездить
Есть и третья, еще более неоспоримая причина: мне нужно быть готовой получить работу в цирке на случай, если в какой-то момент придется скрываться или уходить в подполье. В цирке никто не требует документов, там требуют, чтобы ты ловко ездила верхом, ходила на руках и крутила сальто.
– Ты освоишь все эти навыки, – говорит мне отец. – Начнем с верховой езды.
Разумеется, нет и речи, чтобы я вступила в клуб наездников. Я буду учиться под руководством матери в усадьбе, где уже есть маленькая конюшня неподалеку от утиного пруда. Отец только что купил коня у одного человека из деревни. Это милый пегий пони по кличке Артур. У нас с Артуром возникает любовь с первого взгляда. Когда он видит меня, у него вспыхивают глаза. Он толкает меня мордой, потом наклоняет голову, чтобы я могла залезть ему на спину. Я забираюсь по его шее, держась за гриву, и в итоге оказываюсь сидящей задом наперед. Он ждет, пока я развернусь, а потом мы пускаемся в путь по тропинкам усадьбы.
Я езжу на нем без седла, цепляясь руками за гриву. Счастье мое неописуемо. Мне нравится, как пахнет Артур; мне нравится стук его копыт по красному гравию. Когда мы добираемся до лужайки, он прибавляет ходу, но идет не слишком быстро: старается беречь меня от падения. Я подскакиваю на его спине в такт легкой рыси, и сердце мое прыгает от радости.
В какой-то момент по почте прибывает посылка: глянцевое коричневое седло, которое издает сильный запах кожи и стоит двадцать тысяч франков. Родители не устают напоминать мне, какое оно дорогое. А я думаю только о том, что оно тяжеловато для такой миниатюрной лошадки, как Артур.
Мать хочет показать мне, как надо седлать лошадь. Она надевает уздечку, затем кладет седло на спину Артуру и начинает затягивать подпругу, не замечая, что Артур надувает живот. Потом мать ставит одну ногу в стремя и отталкивается от земли, чтобы перекинуть вторую ногу через его круп. И тогда дерзкий пони быстро втягивает живот. Седло соскальзывает и… бабах! Мать лежит, распростершись на земле, между ног Артура, и похоже, она в бешенстве. Ее высокая прическа разваливается, и шпильки рассыпаются по всему гравию. Тем временем Артур ведет себя как особа королевской крови, высоко задрав голову, точно весь этот эпизод не стоит ни капли внимания.
Мать поднимается на ноги и пинает Артура в брюхо. Его неколебимая сдержанность, его отказ раздражаться, вставать на дыбы или кусаться так забавны, что я запрокидываю голову и заливаюсь хохотом. Мать в ярости уходит прочь, махнув на нас рукой. Даже пощечина, которую она отвешивает мне, проходя мимо, лишь заставляет меня рассмеяться еще заливистее. Я уже икаю от смеха к тому времени, как мне удается ослабить подпругу и снять седло, такое тяжелое, что я спотыкаюсь под его весом. Затем я расстегиваю уздечку и вынимаю трензель. Отец наблюдает эту сцену без единого слова. Я спиной чувствую его неодобрительный взгляд, но стараюсь не думать о нем – чтобы снова не расхохотаться.