Рассказы бабушки Тани о былом
Шрифт:
Как-то наша семья собралась ужинать, пришла Тименчиха и, отозвав в сторонку отца, о чем-то ему зашептала. Они отошли в угол к отцовскому рабочему столу. Отец достал тетрадку и вырвал лист. Тем временем мама с сестрой накрыли стол. Тарелки, вилки, корзинка с хлебом, фаянсовая миска с соленым арбузом. Держа в руке написанную отцом бумагу, Тименчиха скривилась: «Чать ня баре! Талерки, вилки, коклеты! А я вот спроворю картох в чавуне, што кобель ня перясигня, как за собе кинуть, усе стрескають! Было б чо кусать, и вилок ня надоть». С нами за стол не села. Так и ушла неприятно удивленная. Отец объяснил, что написал заявление в милицию, чтобы освободить Тишку, арестованного за хулиганство. Он, пьяный, полез в окно к Юлии Антоновне, участковый приказал прекратить безобразничать, Тишка обложил его матом и набросился
Теперь Тименчиха всех убеждала: «На чо нам образована… Ня образована лутче, собя блюдеть, ума больши…А учительша порчена. Тишка знат, сам проверил…» Грязные сплетни зловонным облаком окутали имя моей любимой учительницы. Она отказалась учить Нюшку, поменялась с моей учительницей классами, и я, к великой радости, снова попала под заботливое внимание Юлии Антоновны. Позже, когда я повзрослела, а Варя, окончив педтехникум, стала работать в школе, всплыли все обстоятельства скандальной истории с Тишкой. Став шофером, он почувствовал себя на коне и нагло устремился на штурм сердца Юлии Антоновны, получил отпор, обозлился и пошел ва-банк. с видом привычного завсегдатая ломился в дверь к Юлии Антоновне, будто оскорбленный тем, что прежде ему здесь были рады, а теперь вдруг отказ. Нет, он этого так не оставит! Нечего строить недотрогу… Дырка сделана. Не заткнешь!
Скучающие дежурные милиционеры развлекались, подбивая Тишку на новые «откровения». В мужских компаниях смаковали эти подробности. Не дождавшись конца учебного года, Юлия Антоновна уехала, преданная всеми, и женихом в том числе. Работник райкома комсомола испугался быть испачканным подпорченной репутацией девушки, на которой думал было жениться, и напросился в длительную командировку. Тименки победили. Нюшку стали, не глядя, переводить из класса в класс. Тогда в школе преобладали учителя-мужчины. Помню, в пятом классе только уроки русского языка и литературы вела учительница, остальные предметы преподавали учителя-мужчины, многие из которых не были женаты. В райкоме комсомола тоже в основном работали парни. Почему никто из них не вступился за честь уважаемой всеми красавицы и умницы? А милиционеры? Ведь они были главным источником. откуда расползались непристойные слухи! Неужели правда, что мужчины больше верят сплетням, чем женщины?
Для меня Тишка существовал только как Нюшкин брат. Не имело значения хороший- плохой, умный — глупый, красивый — некрасивый. Брат, и этим все сказано. Но после его гнусной расправы над любимой учительницей я впервые взглянула на него как на парня. Мне исполнилось тринадцать лет, уже соображала, что к чему. Взглянула на Тишку без шор и содрогнулась от отвращения. Он, как и Нюшка, похож на мать. Лицо плоское, широкоскулое, сплошь изъедено оспой. Виски продавлены, уши оттопырены, черные жесткие волосы прилизаны. Нос с широкими ноздрями почти лишен переносицы. Узкие глаза с желтоватыми белками будто прорезаны камышинкой. Рот широкий, зубы крупные, редкие. Фигура плоская с короткими кривыми ногами, а руки длинные, цепкие, прижаты к туловищу. И вот из-за этого человекообразного урода вынуждена была уехать красивая, талантливая и очень порядочная девушка. Я возненавидела Тишку.
Теперь дать Нюшкин портрет не составит труда. Нюшка — это Тишка, если фигуру слегка вытянуть, сделать мосластее, гибче, а с лица убрать осьпины. Тоже не красавица, но и не так уродлива, как Тишка.
В пятом классе я вышла в отличницы. С родительских собраний мама приходила довольная и гордая, а я согнулась под тяжким бременем горестей, совершенно не знакомых мне прежде. Зависть и озлобленность тех, кому меня ставили в пример, забивали дыхание, лишали воздуха. Радости ушли из моей жизни, пришли печали, даже трагедии. Сожгли мое новое пальто.
Все сестры учились хорошо. Но круглой отличницей стала только я, и отец с матерью решили, что хватит мне щеголять в обносках, отличницу нужно приодеть. Несколько ночей мы с мамой стояли в очереди возле магазина, не спали, грелись у костра, чтобы утром, пробившись в давке к прилавку, брать все, что бы в этот момент ни мерили продавцы, все пригодится. Продавец диктовал, что кому покупать. Открывает тюк и всем подряд отмеривает из него по пять метров, пока не закончит. Распродаст тюк ситца, достает тюк сукна, и история
На Седьмое ноября, в день Великой Октябрьской Социалистической революции, на торжественном собрании, в присутствии специально приглашенных родителей, мне вручили «Почетную грамоту» с портретами Ленина и Сталина. Я вышла на сцену в новых туфельках и шерстяном платье, которое мама еле успела дошить. К холодам было готово и новое пальто с меховым воротником и металлическими пуговицами. Оно мне очень нравилось, хотя по нынешним меркам выглядело весьма неказистым. Мама не ахти какая портниха, но сукно, мех, блестящие пуговицы компенсировали недостатки пошива, да и сравнивать было не с чем.
В декабре выпал первый снег и тут же растаял. Ночью ударил морозец, хлопковые поля почернели, листья на кустах пожухли, обнажили нераскрывшиеся коробочки (кусак), и его стало легче собирать. Два дня сухой теплой погоды подсушили землю, сам Бог велел поторопиться со сбором, воспользовавшись таким подарком природы. Райком объявил аврал по сбору кусака. Всю первую смену школьников, кто в чем был, посадили в кузова грузовиков и вывезли в поле. Я увидела Нюшку, она отвернулась.
На полевом стане нас накормили обедом, раздали фартуки, и бригадир провел краткий инструктаж, как обрывать кусак, куда его сносить. Мы побросали в общую кучу одежонку и сумки, повязали фартуки и стали на обозначенные бригадиром рядки. Это последний сбор. Несколько пожилых колхозников следили, чтобы мы не пропускали коробочки, собирали чисто. Через три часа общий сбор, чай, свежие узбекские лепешки и по пять мучнистых карамелек каждому. Нас построили, чтобы проверить, все ли в сборе, не забыл ли кто платок или сумку. Все в порядке, только нет моего пальто. Я стеснялась плакать и стояла, плотно сжав губы. Учительница встревожилась, настойчиво просила прекратить шутку, обещала не наказывать виновных, если укажут, где спрятано пальто. Из середины строя кто-то крикнул: «Ищите в огне!» На меже затухал костер из гуза-паи, сухих хлопковых стеблей. По высокой горке жара пробегали голубые огоньки. Сторож пошевелил палкой — из жара выкатились почерневшие металлические пуговицы. Мои пуговицы
Я нечаянно взглянула на Нюшку. Она смотрела на меня. Хлесткое злорадное торжество ударило по моему лицу. Я закрыла его руками и заплакала. Мудрая директриса, спасая меня от слепой мести, не стала искать виновных, ласково тронула мою руку и громко сказала: «Не плачь! Ты не потеряла пальто, колхоз купит тебе ново, такое же красивое. Так и скажи дома!» В узких Нюшкиных глазах злорадство сменилось недоумением.
Потрясенная мама сгоряча замахнулась на меня веревкой. Я вылетела из дома и спряталась в отцовском амбаре. Заснула на топчане, на котором отец отдыхал в летнюю жару. Два дня, прячась, где придется, я не ходила в школу. Отец, будто случайно, оставлял на столике возле топчана то пирожки, то компот в кружке, то тарелку с горячим пловом. Он же и прекратил мой бунт, сказав от порога: «Выходи, доченька, хватит прятаться, поедем, посмотрим озимые!» По дороге он рассказал мне, как, ненавидя гимназию, в тринадцать лет рванул из Хабаровска во Владивосток, где устроился юнгой на коммерческий пароход. Больше года болтался по морям- океанам, чудом остался жив и с великим трудом вернулся домой, гимназию окончил без принуждения. Успел узнать, почем фунт лиха, поумнел, понял, что без образования жить будешь в потемках.
В школе после первого урока учитель сказал, чтобы я отнесла карты в учительскую. На столе директрисы лежало красивое «городское» пальто, малиновое, с черным меховым воротником, свободного девчоночьего покроя, с накладными карманами. Чудо! А рядом — цветастый шерстяной полушалок.
— Подойди, Таня! — сказала директриса. — Вот твое пальто. Носи на здоровье и будь мужественной. Учись так же старательно, и все будет хорошо.
И поцеловала меня в макушку.
В нашей семье не было принято «лизаться». Нас не целовали ни в поощрение, ни поздравляя с днем рождения. Погладят по головке, похлопают по плечу — и вся награда, поэтому поступок директрисы запомнился мне на всю жизнь.