Рассказы и повести
Шрифт:
"Ромашка" замолчал.
– А потом?
– спросил судья.
– А потом помер, - ответил "Ромашка", подняв брови.
Медицинская экспертиза показала, что нож попал в крупную артерию, и потерпевший умер в течение десяти минут от внутреннего кровотечения.
– Вы хотели его убить или это получилось случайно?
– спросил судья.
– Конечно, хотел, - "Ромашка" нервно дернул лицом.
– Может быть, вы хотели его только напугать?
– мягко, но настойчиво спросила женщина-заседатель, как бы наводя "Ромашку" на нужный ответ.
Если бы "Ромашка"
– Нет!
– отрезал "Ромашка".
– Я б его все равно убил!
– Почему?
– спросил судья.
– Он меня третировал.
Чувствовалось, что слово "третировал" "Ромашка" приготовил заранее.
Зал зашумел, заволновался, как рожь на ветру. Это был ропот подтверждения. Да, "Березка" третировал "Ромашку", и тот убил его потому, что не видел для себя иного выхода. Драться с ним он не мог - слишком слаб. Спорить тоже не мог - слишком глуп. Избегать - не получалось, деревня состояла из одной улицы. Он мог его только уничтожить.
– Садитесь, - сказал судья.
"Ромашка" сел, и над залом нависло его волнение, беспомощность и ненависть к умершему. Даже сейчас, за гробом.
Судья приступил к допросу "Березкиной" жены. Вернее, вдовы.
Поднялась молодая рослая женщина Тоня, с гладкой темноволосой головой и большими прекрасными глазами. Инна подумала, что, если ее одеть, она была бы уместна в любом обществе.
– Ваш муж был пьяница?
– спросил судья.
– Пил, - ответила Тоня.
– А это правда, что в пьяном виде он выгонял вас босиком на снег?
– Было, - с неудовольствием ответила Тоня.
– Ну и что?
То обстоятельство, что ее муж пил и дрался, не было достаточной причиной, чтобы его убили. А судья, как ей казалось, спрашивал таким образом, будто хотел скомпрометировать умершего. Дескать, невелика потеря.
– Обвиняемый ходил к вам в дом?
– Заходил иногда.
– Зачем?
Судья хотел исключить или, наоборот, обнаружить любовный треугольник. Поискать причину убийства в ревности.
– Не помню.
Она действительно не помнила - зачем один заходил к другому? Может быть, поговорить об общем деле, всетаки они были коллеги. Истопники. Но скорее всего - за деньгами на бутылку.
– Когда он к вам приходил, вы с ним разговаривали?
– Может, и разговаривала. А что?
Тоня не понимала, какое это имело отношение к делу: приходил или не приходил, разговаривала или не разговаривала.
Судья посмотрел на статную, почти прекрасную Тоню, на "Ромашку" - и не смог объединить их даже подозрением.
– Вы хотите подсудимому высшей меры?
– спросил судья.
– Как суд решит, так пусть и будет, - ответила Тоня, и ее глаза впервые наполнились слезами.
Она не хотела мстить, но не могла и простить.
– Озорной был...
– шепнула Инне сидящая рядом старуха.
– Что с его ишло...
Сочувствие старухи принадлежало "Ромашке", потому что "Ромашка" был слабый, почти ущербный. И потому, что "Березку" жалеть было поздно.
Инна внимательно
– Садитесь, - разрешил судья.
Тоня села, плача, опустив голову.
Стали опрашивать свидетелей.
Вышла соседка подсудимого - баба в ситцевом халате, с прической двадцатилетней давности, которую Инна помнила у матери. Она встала вполоборота, чтобы было слышно и судье, и залу. Принялась рассказывать:
– Я, значит, побежала утречком, набрала грибов в целлофановый мешок. Отварила в соленой водичке, скинула на дуршлаг. Собралась пожарить с лучком. Говорю: "Вась, сбегай за бутылкой..."
– Опять бутылка!
– возмутился судья.
– Что вы все: бутылка да бутылка... Вы что, без бутылки жить не можете?
Свидетельница замолчала, уставилась на судью. Челюсть у нее слегка отвисла, а глазки стали круглые и удивленные, как у медведика. Она не понимала его неудовольствия, а судья не понимал, чего она не понимает.
Повисла пауза.
– Рассказывайте дальше, - махнул рукой судья.
– Ну вот. А потом он забежал на кухню, взял нож. А дальше я не видела. Потом захожу к нему в комнату, а он под кроватью сидит...
Судья развернул тряпку и достал нож, который лежал тут же на столе как вещественное доказательство. Нож был громадный, с черной пластмассовой ручкой.
Зал замер.
– Да...
– судья покачал головой.
– С таким тесаком только на кабана ходить.
И преступление выпрямилось во весь рост.
"Ромашке" дали одиннадцать лет строгого режима. Он выслушал приговор с кривой усмешкой.
Судья испытывал к "Ромашке" брезгливое пренебрежение. А женщины-заседатели смотрели на него со сложным выражением. Они знали, что стоит за словом "строгий режим", и смотрели на него как бы через это знание. А "Ромашка" не знал, и ему предстоял путь, о котором он даже не догадывался.
Суд кончился.
"Ромашку" посадили в машину и увезли. Все разбрелись с отягощенными душами.
Инна и Адам пошли в санаторий.
Дорога лежала через поле.
Солнце скатилось к горизонту, было огромное, объемнокруглое, уставшее. Инна подумала, что днем солнце бывает цвета пламени, а вечером цвета тлеющих углей. Значит, и солнце устает к концу дня, как человек к концу жизни.
Вдоль дороги покачивались цветы и травы: клевер, метелки, кашка, и каждая травинка была нужна. Например, коровам и пчелам. Для молока и меда. Все необходимо и связано в круговороте природы. И волки нужны - как санитары леса, и мыши нужны - корм для мелких хищников. А для чего нужны эти две молодые жизни - Коли и Васи? Один - уже в земле. Другой хоть и жив, но тоже погиб, и если нет "иной жизни", о чем тоскливо беспокоилась клоунеса, значит, они пропали безвозвратно и навсегда. А ведь зачем-то родились и жили. Могли бы давать тепло - ведь они истопники.