Рассказы и повести
Шрифт:
– Не очень, - сознался Дюк.
– Будь порядочным человеком. Будь мужчиной. И хватит с меня.
– Почему с тебя?
– не понял Дюк.
– Потому что ты - моя реализация.
– И это все?
– Нет, - сказала мама.
– Не все.
– А как ты себя реализовала?
– В любви.
– К кому?
– насторожился Дюк.
– Ко всему. Я даже этот стул люблю, на котором сижу. И кошку соседскую. Я никого не презираю. Не считаю хуже себя.
Дюк перевел глаза на стул. В темноте он выглядел иначе, чем при свете, - как бы обрел таинственный дополнительный
– А без отца тебе лучше?
– спросил Дюк, проникая в мамину жизнь.
Они впервые говорили об этом. И так. Дюку всегда казалось, что мама это его мама. И все. А оказывается, она еще и женщина, и отдельный человек со своей реализацией.
– Он хотел, чтобы я осуществляла его существо. Была при нем.
– А может быть, не так плохо осуществлять другого человека, если он стоит того, - предположил Дюк.
– Чехова, например...
– Нет, - решительно сказала мама.
– Каждый человек неповторим. Поэтому надо быть собой и больше никем. Дай слово, что перестанешь талисманить.
– Даю слово, - пообещал Дюк.
– Это талисманство - замкнутый порочный круг. Все, кого ты облагодетельствовал, придут к тебе завтра и снова станут в очередь. И если ты им откажешь, они тебя же и возненавидят, и будут помнить не то, что ты для них сделал, а то, что ты для них не сделал. Благодарность - аморфное чувство.
Дюк представил себе, как к нему снова пришли.
Аэлита - за новым ребенком в новой семье. Тетя Зина - за ковром, Виталька Резников - за институтом, Маша - за Виталькой. Кияшко захочет вернуть все, что когда-то раздарила.
– Даю слово, - поклялся Дюк.
– А теперь иди к себе и спи. И не бойся. Ничего с тобой не будет.
– А с Аэлитой?
– И с ней тоже ничего не случится. Просто будет жить не в своем возрасте. Пока не устанет. И все. Иди, а то я не высплюсь.
Дюк побежал трусцой к себе в комнату, обгоняя холод. Влез под одеяло. Положил голову на подушку. И в эту же секунду устремился по какой-то незнакомой лестнице. Подпрыгнул, напружинился и полетел в прыжке. И знал, что, если напружинится изо всех сил, может лететь выше и дальше. Но не позволял себе этого. Побаивался. Такое чувство бывает, наверное, у собаки, играющей с хозяином, когда она легко покусывает его руку и у нее даже зубы чешутся - так хочется хватит посильнее. Но нельзя. И Дюк, как собака, чувствует нетерпение. И вот не выдерживает-напрягается до того, что весь дрожит. И летит к небу. К розовым облакам. Счастье! Вот оно! И вдруг пугается: а как обратно?
И в этот момент взвенел телефон.
Дюк оторвал голову от подушки, обалдело смотрел на телефон, переживая одновременно сон, и явь, и ощущение тревоги, звенящей вокруг телефона.
Он снял трубку. Хрипло отозвался:
– Я слушаю...
Там молчали. Но за молчанием чувствовалась не пустота, а человек. Кто это? Аэлита? Зомби? Маша Архангельская? Кому он понадобился...
– Я слушаю, - окрепшим голосом потребовал Дюк.
– Саша... Это ты? Извини, пожалуйста, что я тебя разбудила...
Дюк с величайшим недоумением узнал голос воспитательницы Нины Георгиевны. И представил себе ее лицо с часто и нервно мигающими глазами.
–
Дюк молчал.
– Ты понимаешь, они так подготавливают родственников, когда больной умирает. Они ведь прямо не могут сказать. Это антигуманно...
Волнение Нины Георгиевны перекинулось на Дюка, как пожар в лесу.
– Я тебя очень прошу. Сходи со мной в больницу. Пожалуйста.
– Сейчас?
– спросил Дюк.
– Да. Прямо сейчас. Я, конечно, понимаю, что ты должен спать. Но...
– А какая больница?
– спросил Дюк.
– Шестьдесят вторая. Это недалеко.
– А как зовут вашу маму?
– Сидорова Анна Михайловна. А зачем тебе?
– Перезвоните мне через пятнадцать минут, - попросил Дюк.
– Хорошо, - согласилась Нина Георгиевна убитым голосом.
Дюк положил трубку. Набрал 09. Там сразу отозвались, и слышимость была замечательная, поскольку линия не перегружена. Дюку сразу дали телефон шестьдесят второй больницы. И в шестьдесят второй отозвались сразу, и чувствовалось, что больница рядом, потому что голос звучал совсем близко.
– Рабочий день кончился, - сказал голос.
– Звоните завтра с девяти утра.
– Я не могу завтра!
– вскричал Дюк.
– Мне надо сейчас! Я вас очень прошу...
– А ты кто?
– спросил голос.
– Мальчик или девочка?
– Мальчик.
– Как фамилия?
– спросил голос.
– Моя?
– Да нет. При чем тут ты? Фамилия больного: Про кого ты спрашиваешь?
– Сидорова Анна Михайловна.
Голос куда-то канул. Дюк даже подумал, что телефон отключили.
– Алло!
– крикнул он.
– Не кричи, - попросил голос.
– Я ищу.
– А вы мужчина или женщина?
– полюбопытствовал Дюк, потому что голос был низкий и мог принадлежать представителю того и другого пола.
– Я старуха, - сказал голос. И снова канул.
Потом снова возник и спросил:
– А она тебе кто? Бабушка?
– Не моя, - уклончиво ответил Дюк.
– Скончалась...
– не сразу сказал голос.
Дюк был поражен словом "скончалась". Значит, была, была и скончалась.
– Спасибо...
– прошептал он.
Там вздохнули и положили трубку.
И этот вздох как бы остался в его комнате. Дюк с ужасом всматривался в черное окно, как будто там могло возникнуть мертвое лицо. Он сидел без единой конкретной мысли. Существовал как бы на верхушке вздоха.
Потом мысли стали просачиваться в его голову одна за другой.
Первая мысль была та, что сейчас позвонит Нина Георгиевна и надо что-то придумать и не ходить. Потому что пойти с ней в больницу - значит провалиться, порушить конструкцию талисмана, выстроенную такими усилиями. Нина Георгиевна увидит, что Дюк не просто нуль. Это было бы еще ничего. Нуль, в конце концов, нейтрален и никому не мешает. Она увидит, что он - минус единица. Врун и самозванец, с преступным потенциалом. И если он таков в пятнадцать лет, то что же выйдет из него дальше? И наверняка следующее классное собрание будет посвящено именно этой теме.