Рассказы и повести
Шрифт:
Дюк попробовал потанцевать между парами один, как солист среди кордебалета, но на него никто не обращал внимания. Все были заняты друг другом.
Дюк пошел к себе в комнату. Непонятно зачем. За ним следом тут же вошли Елисеева и Кискачи.
– Ты мне не веришь!
– с отчаяньем воскликнул Сережка.
– Ты всем это говоришь, - отозвалась Елисеева.
– Ну, хочешь, я поклянусь?
– Ты всем клянешься.
– Это сплетни!
– горячо возразил Сережка.
– Просто меня не любят. Я только не понимаю, почему меня
Он склонил нечесаную голову, в круглых очках и на самом деле выглядел несчастным и неожиданно одиноким.
Дюку показалось, что Елисеева хочет прижать Сережку к себе, чтобы своим телом растопить его одиночество. Он смутился и вышел к танцующим.
Танцевали только Булеев с Кияшкой. В комнате было душно от сексуального напряжения. Дюк не стал возле них задерживаться. Отправился на кухню.
На кухне за столом сидели Хонин с Мареевой и, похоже, решали трудную задачу... Хонин что-то вертел на листке, Мареева стояла коленями на табуретке, склонившись над столом своим похудевшим телом. Они оглянулись на Дюка с отсутствующими лицами и снова углубились в свое занятие.
Дюк постоял-постоял и вышел в коридор. В коридоре делать было абсолютно нечего. Он взял с вешалки куртку и пошел из дома, прикрыв за собой дверь, щелкнувшую замком.
На улице мело. Под ногами лежал снег, пропитанный дождем. Значит, скоро весна.
Возле подъезда дежурил старик с коляской. У коляски был поднят верх.
Дюк почувствовал вдруг, что может заплакать, - так вдруг соскучился по маме. По обоюдной необходимости. У него даже выступили слезы на глазах. И в этот момент увидел маму, но почему-то похудевшую вдвое. Как Мареева.
Она подошла, и он понял: это не мама - Другая женщина, чем-то похожая на маму и одновременно на Машу Архангельскую. Если бы маму и Машу перемешать в одном котле, а потом из них двоих сделать нового человека - получилась бы эта женщина с голубым от холода лицом. Как Аэлита. У нее были прозрачные дужки больших очков, и за ними большие прозрачные серые глаза.
– Мальчик, ты не знаешь, где тут квартира восемьдесят девять?
– спросила Аэлита.
Дюк знал, поскольку это было его квартира.
– А вам кого?
– спросил он.
– Я не знаю имени. Мальчик-шаман.
– Талисман, - поправил Дюк.
– Это я.
– Ты?
– удивилась Аэлита и даже сняла очки, чтобы получше рассмотреть Дюка.
Ничего особенного она в нем не увидела и вернула очки на прежнее место.
– Это хорошо, что я на тебя сразу напоролась. Это хорошая примета, заключила Аэлита.
– Случайно...
– философски возразил Дюк.
Если бы на сабантуй пришли четыре девочки, а не три, то он был бы сейчас дома и дверь никому, кроме мамы, не открыл. Аэлита бы постояла, постояла, да и ушла.
– Случайно ничего не бывает, - возразила Аэлита.
– Все зачем-нибудь.
Дюк часто думал на эту тему. Что есть судьба? Нагромождение случайностей. Или все зачем-нибудь? А если
Дюк смотрел на Аэлиту и раздумывал - как быть? Пригласить ее в свою квартиру или нет? Можно, конечно, подняться, зажечь свет и громко предложить своим гостям; как предлагает обычно Лев Семенович: "Потрудитесь выйти вон!"
И это было бы совершенно справедливо со стороны Дюка. Но гостям сейчас меньше всего хотелось выйти вон, в промозглый холод и мрак. Им хотелось быть там, где они есть.
– Можно я к тебе не пойду?
– спросила Аэлита.
– Я твоих родителей стесняюсь. Еще подумают, что я ненормальная.
– Можно, - обрадованно разрешил Дюк.
– Пойдем в парадное, - предложила Аэлита.
– Там батарея есть.
Они вошли в парадное. Поднялись на один пролет.
Аэлита поставила на подоконник большую клетчатую сумку. Сняла варежки. Положила руки на батарею. Она грела их довольно долго. Потом спросила:
– Как ты думаешь, сколько мне лет? Только честно...
Дюк преувеличенно честно посмотрел на Аэлиту и сказал:
– Двадцать пять.
Он сложил в уме возраст мамы и Маши Архангельской - 34+16 и разделил на два. Получилось двадцать пять.
– Сорок, - сказала Азлита низким голосом.
Дюк вгляделся в нее пристальнее и не поверил.
– Не может быть, - сказал он.
– Я тоже не верю, - согласилась Азлита.
– Утром проснусь, вспомню, что мне сорок, и такое чувство, как после операции: приходишь в себя и узнаешь, что тебе отрезали ногу... Ужас... Кажется, что это не со мной. А потом вспомню, что до войны родилась. Давно живу. Значит, все-таки со мной...
Аэлита замолчала, всматриваясь в сумерки.
– А чего? Сорок - не много, - слукавил Дюк, поскольку этот возраст казался ему безнадежно отдаленным, давно миновавшим станцию под названием "Любовь". Ему казалось, что в этом возрасте уже смешно любить или быть любимым. И что делать в сорок лет - совершенно непонятно.
– Не много, - согласилась Аэлита.
– Но и осталось тоже не много. Молодости считанные секунды остались. А молодость мне сейчас нужна больше, чем когда-либо. Раньше она была мне не нужна...
Из-под ее очков выползла слеза. Аэлита сняла слезу пальцем, но на ее место по этой же самой дорожке выкатилась следующая слеза, абсолютно такая же.
– Не плачьте, - попросил Дюк.
– В конце концов, как у всех, так и у вас. Если бы вы одна старели, а все вокруг оставались молодыми, тогда было бы обидно. А так чего?
– Все - это все. А я - это я, - не согласилась Аэлита и упрямо шмыгнула носом.
– Вы хотите, чтобы я сделал вас моложе?
– догадался Дюк.
– Немножечко, - тихо взмолилась Аэлита.
– Всего на десять лет. Больше я не прошу...