Рассказы и повести
Шрифт:
– Как вы можете так говорить о Сергее Николаевиче?– возмутилась Нина.
– Все по земле ходим,– философски заметила Полина Семеновна.– Сейчас, голубушка, погореть может каждый. Как говорится, голубым огнем… И чем выше человек летает, тем больнее ему падать. Но если человек умный…– Вольская-Валуа, охнув, протянула Нине раскрытую сберкнижку.
– Но это же непорядочно…– уже слабее сопротивлялась Нина.
– Да ты хоть одним глазком взгляни, дуреха!– охрипшим голосом сказала бывшая жена директора цирка.– С ума сойти можно!
Нина наконец глянула на сберкнижку.
На
Сумма, как говорится, прописью.
– Ну, Нинка,– с трудом придя в себя от потрясения, произнесла Вольская-Валуа,– заполучишь такого мужа, считай, что родилась в сорочке.– И заворковала: – А пиджачок повесь. Да, да, милая, повесь. Словно мы до него и не дотрагивались. Когда спохватится, сам заедет…
Мажарова покорно повесила пиджак на вешалку.
За пиджаком заехал референт Виленского. На следующее утро. Зайцев извинился за беспокойство и передал Нине букет цветов от Сергея Николаевича, а также записку: «Дорогая Ниночка! Позвольте отныне называть вас так и пригласить сегодня на оперу «Травиата». Мне забронировали места в первом ряду. Ради бога, если вы заняты, обижаться не буду. Только сообщите, когда у вас выдастся свободный вечер. Ваш Сергей Николаевич».
Текст был отпечатан на машинке, лишь свое имя Виленский написал от руки.
Мажарова сказала Роберту, что пойдет в театр с удовольствием.
Как только Зайцев ушел, Нина бросилась искать Антона. Он отпаивался шампанским в винном погребке на Капитанском бульваре.
– Ну что, старушка, претензий нет?– весело спросил солист «Альбатроса».
– Спасибо, Антоша, большое спасибо! – совершенно искренне сказала Мажарова.
– Я-то сделал свое дело, а ты?– укоризненно произнес Ремизов.
– Погоди, Антоша, сделаю. Только мне сейчас…
– Нет, давай разберемся,– настаивал тот.– Обещала кадр – выкладывай! Кстати, я видел тебя в воскресенье с такой, синеглазенькой. В маечке «Адидас». Подойдет!
– Вера? Рада бы, но место занято… Моряк, офицер…
– Замужем, что ли? – разочарованно протянул Антон.
– Пока нет, но…
– Пока не считается! – воспрял духом Антон.– Морячки, как сама понимаешь, приплывают и уплывают, а мы остаемся…
– Ладно, ладно, это мы обсудим… Потом… Ты мне вот как нужен! – провела она ребром ладони по горлу.
– Опять насчет деликатесов?
– Нет, другое. Понимаешь, срочно необходимы кое-какие вещи…
– Техасы?
– Господи, какие техасы? Платье, туфли… Но чтоб самое, самое! Фирма затрат не пожалеет! Все нужно сегодня!
Ремизов присвистнул:
– Ну, ты даешь! Я же тебе не золотая рыбка! Потребуется время… Встретить кого-нибудь из мэнов…
– Антоша, миленький, выручай! – взмолилась Мажарова.
– Ты меня режешь,– покачал головой Ремизов.– Через горло и через сердце… Ладно, Антону сказали: надо. И Антон расшибется в лепешку, но сделает… Условие прежнее… Твой покорный слуга и та синеглазенькая блондиночка должны не позднее следующей субботы отправиться на яхте на пикник…
– Спасибо,
– Да,– заметил солист «Альбатроса»,– если синеглазка боится качки, то у меня в городе есть отличная берлога: «Джи-ви-си» – стерео, четыре колонки. Записи – полный атас…
Он допил свой бокал и вместе с Мажаровой покинул погребок.
– Топай, старуха, до хаты,– сказал Ремизов на улице.– Жди. Если Фаина Петровна в Южноморске, ты сегодня же будешь одета, как Софи Лорен…
Вечером, когда раздался звонок в дверь и на пороге появилась женщина, отрекомендовавшаяся Фаиной Петровной, Нина подумала даже, что Антон прислал не того человека, который так был нужен ей.
Худенькая, незаметненькая Фаина Петровна была одета в какое-то аляповатое платье и стоптанные босоножки. В руках – заштатная хозяйственная сумка из кожзаменителя, с которыми бегают по магазинам домохозяйки ниже средней руки. Лет Фаине Петровне было за пятьдесят. Тусклый, ленивый взгляд и шаркающая походка.
Нина провела ее на кухню: принимать посетительницу в гостиной она посчитала слишком уж недостойным для такого человека.
Посланница Ремизова поставила на стул свою сумку и, прежде чем открыть ее, спросила одышливым голосом, кивнув на Полину Семеновну:
– Мамаша?
– Тетя,– ответила Мажарова, с лица которой не сходило недовольное выражение.
Но стоило лишь Фаине Петровне выложить на стол целлофановый пакет, как Нина прямо-таки застыла на месте.
– Сорок шестой тебе, верно? – астматически продышала спекулянтка, вынимая платье из упаковки.
– Да, да,– прошептала Мажарова.
Ее руки сами потянулись к платью.
Золотисто-зеленое чудо переливалось, играло тысячами искорок, словно было сотворено из кожи неведомого сказочного змея.
– Люрикс,– с невольным уважением сказала Вольская-Валуа и подавила вздох, вспомнив, какие наряды даривал ей второй супруг.
– Нога тридцать семь, как мне сказали? – продолжала Фаина Петровна, вынимая из волшебной сумки коробку с красочным рисунком и надписью латинскими буквами «Саламандра».
А в коробке…
Мажарова боялась взять в руки бежевую лодочку на высоком тонком каблуке, как будто это был башмачок Золушки.
– Высоковат каблук,– заметила Вольская-Валуа.
Заметила для того, чтобы хоть чем-то умалить достоинство вещей (а значит – будущую цену) и умерить восторг племянницы (который не даст возможности эту цену сбавить).
– Что вы, тетя,– еле дыша от восхищения, проговорила Нина.– Самый шик!
– И сколько просите? – постаралась взять торг в свои руки бывшая наездница.
– Иди, дочка, прикинь на себя,– игнорировала ее вопрос Фаина Петровна.
И ее тусклые глаза прикрылись дряблыми веками, похожими на куриные.
Фаина Петровна была величайшим психологом. Она знала: стоит женщине надеть на себя красивую вещь – расстаться с ней она уже никогда не согласится. Сколько бы ей за это ни пришлось заплатить презренных бумажек.