Рассказы и повести
Шрифт:
Вот и мой дом. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, я не знал, что скажу жене. Знал же, что чист перед ней, ан нет. Не мог преодолеть что-то стыдное в себе.
Я открыл дверь своим ключом, включил в передней свет. Из спальни – ни звука. Неужели Даши нет дома?
Она спала. Положив, по обыкновению, одну руку за голову. Я постоял, подождал: может быть, проснется. Но по ровному дыханию понял, что сон ее глубок и крепок.
Раздевшись и тихо нырнув под одеяло, я тут же забылся, словно ухнул в бездонную пропасть,
А утро, по-зимнему чуть брезжущее, я ощутил в странном, полубредовом состоянии. Все на месте, я дома, в своей спальне, наполненной тишиной, но что-то изменилось вокруг. Крепкий сон освежил меня, но какая-то аномалия искривила привычные минуты пробуждения. Даши рядом не было. Не слышно ее и на кухне – самом, наверное, популярном месте во всех семьях по утрам.
На кухне ждал оставленный Дашей завтрак. Сама она, видимо, только что ушла. Ехать ей на службу через весь город. В квартире еще ощущался запах «Красной Москвы»…
Я побрился. Умылся. Но решил, что этого мало, и полез под душ. Словно хотел смыть попавшую на меня ненароком грязь.
Из-за этой процедуры пришел на работу на десять минут позже обычного. Вот мой кабинет. Зимой холодный, летом жаркий. Никакие ухищрения сантехников не могли изменить этого чередования температуры.
Старый дореволюционный дом прежде отапливали печами. И все было в порядке – в трескучие морозы, говорят, в комнатах стояла жара, летом – прохлада. Но после войны провели центральное отопление, что решило участь тех, кто был призван трудиться в этом помещении.
В кабинетах красовались печи, отделанные прекрасными изразцами. Как немой укор современной технике.
И какой бы он ни был, этот старый, но еще крепкий своими метровыми стенами дом, он был мне дорог. Пусть я злился иногда на его запущенный вид, на покосившуюся деревянную лестницу, на тяжелые дубовые входные двери – он мне долгие годы был вторым домом. А по времени (сколько я проводил в нем в сутки) – первым.
Мысль о том, что, возможно, мне придется скоро покинуть его, была грустна. И поэтому хотел поглубже окунуться в работу, чтобы не думать об этом.
Обычно после даже одного дня моего отсутствия в прокуратуре скапливалась масса дел, ожидали посетители. Тут же, как назло, меня почти никто не беспокоил. Следователи не заходили. Ни одного посетителя.
Я просидел до обеда, думая, что, может быть, хоть позвонят из райкома, райисполкома, из милиции – все равно откуда. Нет. Словно номер моего телефона был вычеркнут из блокнотов, справочников, из памяти всех.
Я поймал себя на том, что мысли мои вертятся около одного вопроса: знают уже или нет?…
Ушел с работы, как говорится, по звонку, чем вверг в изумление секретаря Веронику Савельевну. И, поднимаясь по лестнице своего дома, снова ощутил то же самое, что вчера ночью.
Вот говорят: главное, самому знать, что ты не виноват. Но это
Даша хлопотала на кухне.
– Привет,– наигранно весело предстал я перед ней.
Мы поцеловались. Мне показалось, что она сделала это холоднее обычного.
Да, чем-то не довольна… Неужели знает?
– Ну и спишь ты,– сказал я, намекая, как она встретила меня вчера.
– Намоталась. Ревизия у нас,– ответила Даша, расставляя тарелки.:– Я, между прочим, не знала, что приедешь вчера. Раньше ты звонил…
Я молча снес справедливый упрек. Через некоторое время поинтересовался:
– Откуда ревизия, из области?
Даша любила, когда я вникал в ее дела.
– Какое это имеет значение? – ответила она почему-то раздраженно.
Определенно, с ней происходило что-то необычное.
– А что тебе, собственно, волноваться?
– Почему волноваться? Устала… Лучше скажи, что у тебя?
У меня оборвалось сердце.
– Ты все знаешь?
– Нет. А что случилось?
Я молчал.
– Что произошло, Захар? Я вижу, ты что-то скрываешь.
Я рассказал. Сбивчиво. Не так, как Зарубину. Но ничего не утаил.
Даша выслушала молча. Ни одного вопроса. Ни восклицания, ни вздоха. Сжатые губы. Сцепленные побелевшие пальцы.
Я замолк и ждал ее приговора. И, услышав, испугался.
– Все вы, мужики, одинаковы. Жеребцы…– сказала она зло.
И я сорвался.
– Вы тоже одинаковы! Глупы и непонятливы…
И тут же пожалел. Не следовало этого говорить. Ведь она не была в моей шкуре. Не была со мной с самого начала этой истории и до конца. Я забыл, оглушенный обидой, что у женщин прежде всего – эмоции…
Даша встала из-за стола и вышла из кухни. Мы оба так ни к чему и не притронулись.
Шипели на сковороде подгоревшие котлеты. Я выключил газ. Подумал: все, с самого начала, надо было сделать не так. Позвонить из гостиницы и сказать: «Даша, беда…» Надо было известить о своем приезде. Надо было со вчерашнего вечера просидеть с ней всю ночь. Может быть, до самого утра. Надо было, надо…
А я? Как нашкодивший мальчишка юркнул в спальную. Как наблудивший кот свернулся в своем уголке…
Я прошел в темные комнаты. Она сидела, облокотившись на подоконник. Лицом к улице. В проеме окна виднелись голые ветви, освещенные фонарем. Я щелкнул выключателем. Зажегся свет. Даша не обернулась.
– Давай поговорим спокойно…
Ни звука в ответ.
– Даша, мы ведь не дети.
Она молчала.
Бывало, мы повышали друг на друга голос. По мелочи, по чепухе. Больше от усталости, от раздражения, от неполадок на работе. Но никогда Даша не замыкалась в себе. Наоборот, ей непременно хотелось выяснить все до конца, убедить меня. А тут – отчуждение.