Рассказы из всех провинций
Шрифт:
Уплывший вдаль корабль сокровищ
Из всех живых существ люди, пожалуй, беззаботнее всех; никто не бывает столь беспечным перед лицом грозящей опасности…
В краю Синано, на озере Сува, каждый год зима наводит мост-переправу. Сперва по мосту пробегают лисицы, а следом уже и люди и лошади без труда могут переправиться туда и обратно. Весной лисы бегут назад, затем вскоре лед тает, и переправе наступает конец. И вот некий сорвиголова по прозвищу Каннай Вырви Корень, погонщик из здешних мест, решив, что в обход путь слишком дальний, и не слушая увещеваний, задумал перейти по льду как раз в эту пору. Едва успел он преодолеть полпути, как подули теплые ветры, лед кругом растаял, и Каннай ушел под воду. Весть об этом разнеслась по округу. «Бедняга!» — жалели Канная люди. На том дело и кончилось.
В том же году, в седьмой день седьмого месяца, вечером, когда все отмечали праздник Ткачихи и Волопаса — писали на дубовых
— Ныне я пребываю в столице Владыки морей — Дракона, состою в должности дворецкого, мне поручены все закупки, так что золота и серебра у меня сколько угодно! — С этими словами он дал хозяину два кан золотыми монетами. — Рис в тех краях стоит куда дешевле, птицу и рыбу ловят прямо руками и женщины гораздо доступнее. Заглядывают к нам и странствующие комедианты, исполняют модные песенки, вроде «Пойдем, пойдем плясать в Синано, снежном крае…». Ни холода, ни голода там не знают. А Новый год и праздник Бон отмечают, точь-в-точь как здесь. С четырнадцатого дня шестого месяца зажигают праздничные фонари. Вся разница только в том, что никто не приходит взимать долги! В этом году я впервые буду справлять в подводном царстве предстоящий праздник Бон, и потому нарочно ради меня собрали со всей страны красавиц от четырнадцати до двадцати пяти лет, еще незамужних, и готовят потрясающие пляски! Это будет нечто невиданное! Вот я и приехал, дабы сделать все необходимые к празднику покупки!
От спутников Канная исходил явственный запах моря; у иных вместо головы торчал рыбий хвост, у других — раковина. Закупил он всякую всячину и уже собрался уходить, как вдруг молвил:
— Эх, хотел бы я, чтобы вы узнали, до чего искусны в любви тамошние бабенки!
— Разве это возможно? — приступили к нему с вопросом.
— Отчего же! Это все в вашей воле. Испросите отпуск деньков на десять и приезжайте! А потом я отвезу вас обратно, да еще полный корабль серебра насыплю в придачу! — отвечал Каннай.
Тут все наперебой стали проситься с ним ехать, приговаривая: «Я больше всех с ним дружил!», «Нет, это я был ему лучшим другом!». В конце концов после долгих споров и пререканий порешили, что поедут семеро, в том числе и хозяин Канная. Те же, кого не взяли, очень об этом сокрушались, но остальные не обращали на их сетования никакого внимания.
Когда уже садились в ту самую сверкающую красотой лодку, у одного все же хватило ума сказать:
— Я вспомнил, у меня есть чрезвычайно важное дело, из-за которого никак не могу поехать! — И он остался. Прочие же едва успели вымолвить «до свидания!», как вместе с лодкой погрузились в пучину и были таковы. С тех пор более десяти лет миновало, а никаких вестей от них не пришло. Так это дело и позабылось, осталась только песенка: «Чтобы пляски посмотреть…»
Можно представить себе, как горевали несчастные вдовы!
А тот единственный, который не поехал, и посейчас здравствует, а на пропитание зарабатывает тем, что пишет для неграмотных челобитные.
Лист лотоса размером в восемь циновок
Тишина и покой царят в одиноком горном жилище, а когда наступает пора долгих весенних дождей, в нем становится еще печальнее и тише; здесь, в маленькой хижине под названием «Родник среди мхов», где некогда обитал поэт Сайгё [46] и в минувшие времена жили ревностные служители Будды, как-то раз собрались местные жители, проводя досуг за беседой и чаепитием. Тем временем дождь внезапно усилился, да так, что не стало видно даже окрестных гор, и в это самое время из отверстия в старом жернове для размола чайных листьев, что стоял в углу веранды, выползла змейка длиной около семи сун, мгновенно перескочила на ветви цветущего мандаринового дерева, а потом стала взбираться все выше и, наконец, скрывшись в тучах, пропала с глаз долой.
46
Поэт Сайгё (1118–1190) — знаменитый поэт японского средневековья.
Тут толпой прибежали люди из селения, что лежало у подножья горы.
— Только что из вашего сада взлетел к небу дракон длиной в добрый десяток дзё! — кричали они.
Удивленные, гости вышли из хижины и видят — у дерева эноки, растущего недалеко от ворот, отломана большая нижняя ветка, а под нею, в глубокой впадине, образовался обширный пруд.
— Ну и ну! Видать, большой был этот дракон! — шумели и удивлялись люди, но случившийся тут священник, улыбнувшись,
— Вы дивитесь так оттого, что не знаете, как обширен и причудлив наш мир. В провинции Тикудзэн мне довелось видеть репу столь огромную, что ее приходилось вдвоем нести на палке. В краю Идзумо, в реке Мацуэ, водятся караси в один сяку два сун в поперечнике. На горе Нагараяма выкапывали, случалось, батат величиной в девять кэн. На островке Такэгасима растет бамбук, такой толстый, что разрежь ствол на части, и кадки готовы. В Кумано водятся муравьи, до того огромные, что в силах утащить целый ковшик. В Мацумаэ вылавливают морскую капусту длиной в добрых полтора ри! В горах на острове Цусима живет старик, отрастивший бороду длиною в дзё… [47] Кто не видел дальние страны, тот и вообразить себе такого не может! В давние времена преподобный Сакугэн из храма, что в селении Сага, побывав в Китае, рассказывал при самом князе Нобунага обо всем, что довелось ему увидеть и услыхать. «В Индии, на священной горе Рёдзюсан, — говорил он, — есть пруд, где растут лотосы, и листья их имеют два кэн в квадрате и сладко благоухают. В жаркую погоду люди дремлют в прохладе, лежа на этих листьях». Услышав сие, князь рассмеялся, преподобный же Сакугэн вышел в соседний покой и заплакал. Увидев, что он выжимает рукав своей рясы, его спросили: «Вам обидно, что его светлость изволили засмеяться?» — «Нет, — ответил священник. — Я проливаю слезы о том, что князь Нобунага так мало знает о Поднебесной!»
47
Кэн — мера длины — 1,82 м, дзё — 3,03 м.
Роковая лазейка
Самурай Огава Ханэмон был наделен столь редкостным умом и прекрасной внешностью, что служил примером для всего света. Он нес почетную должность княжеского вестового, на людях всегда появлялся в сопровождении копьеносца, а сзади вели его верховую лошадь, и не было равных ему среди всей самурайской дружины. Но, увы, нет ничего в нашем мире ненадежней судьбы самурая!
Вчера из провинции Бунго, родных мест Ханэмона, доставили ему послание, он увидел адрес, начертанный женской рукою. Встревоженный, распечатал он письмо, — оно было от невестки, жены старшего брата. Письмо гласило: «Муж мой, господин Хамбэй, в ночь на семнадцатое число сего месяца убит за игрой в го, по причине пустячного спора, перешедшего в ссору, во время очередного состязания в храме Мёфуку. Убийца, Тэрада Яхэйдзи, тотчас же бежал из нашего края. У мужа нет сыновей, и потому, кроме Вас, мне некого попросить о мести. Я же всего лишь женщина и потому отомстить за смерть мужа бессильна». — Так писала она, полная скорби.
Долго раздумывать было нечего. Ханэмон тотчас испросил отпуск у господина и, взяв с собой своего единственного сына Хампати, покинул город Эдо в краю Мусаси.
«Господин лишь недавно призвал на службу и приблизил к себе этого Яхэйдзи, — рассудил он. — И потому в княжестве будут, конечно, держать его местопребывание в глубокой тайне, и поймать его будет чрезвычайно трудно. Однако я слыхал, есть у него родные в сельской местности, в провинции Тадзима; скорее всего, он именно там и укрылся. Пойдем-ка туда и попытаемся его разыскать». И они поспешили в провинцию Тадзима, стали потихоньку разузнавать и выспрашивать. Среди крестьянских домов заметно выделялся один — он походил на усадьбу, к нему вели ворота, и был он обнесен двойной оградой. Жило там много наемных ронинов, имелись сторожевые псы, а по ночам сторожа без устали ходили кругом, стуча в колотушки, иными словами, тут принимались все меры предосторожности, дабы в случае чего сразу поднять тревогу.
И вот однажды, когда лил сильный дождь, дул ветер и ночь выдалась особенно темная, отец и сын, заранее припасшие рисовые колобки, приблизились к собакам, кинули им колобки, чтобы те не лаяли, проделали лазейку во внешней ограде, проложили себе путь через внутреннюю и добрались уже до самых сеней дома, как вдруг Яхэйдзи услыхал шум и закричал: «Кто там?» Отец и сын сунули в рот по большой щепке в надежде, что их примут за собак, держащих в пасти рыбу, но Яхэйдзи закричал: «Нет, для собак головы торчат слишком высоко! Эй, люди, вставайте все!» Молодые парни, нанятые на случай опасности, подняли шум и крик, однако сам Яхэйдзи, заподозрив недоброе, из дома не вышел. Чувствуя, что дело приняло скверный оборот, отец и сын решили: «На сей раз нужно спасаться бегством!» Убегая, они захватили с собой кастрюли и сковородки, перебросили их за ограду и хотели было ускользнуть через устроенную ими лазейку. Однако старший был уже не столь проворным и ловким — нырнув в лаз, он замешкался, и множество людей ухватили его за ноги, так что он не мог даже пошевельнуться… Тогда Хампати остановился, вернулся, отрубил отцу голову и, схватив ее, скрылся. Наутро Яхэйдзи тщательно расследовал происшедшее, но, увидев брошенные на улице кастрюли, решил, что то были простые воры. Тем дело и кончилось.