Рассказы литературоведа

Верейский Орест Георгиевич

«Ha смерть Пушкина». Автограф Лермонтова.

Ничего не понимаю! Рука Лермонтова?

Лермонтова.

Сомнения есть?

Нету.

А что сказано тут?

Непонятно. И при этом… «На смерть Пушкина»?!

А профессор Винклер, рассматривая альбом вместе со мною, переводит взгляд на меня:

— Это манускрипт чей?

— Лермонтова.

— Но что тут написано? Я не вполне понял!

— Сейчас вам скажу…

Напрягаю

мозги… Не берут! И, как нарочно:

Заехал за Рейн! Справку не наведешь!

Думать некогда!

Посоветоваться не с кем!..

Напряг череп до крайней возможности… — сообразил!

Когда Лермонтов за стихи на смерть Пушкина был сослан из Петербурга в кавказскую армию, он задержался в Москве и прожил в ней почти две недели; Лопухиных он видел, разумеется, ежедневно. Может быть, даже остановился у них. А у Лопухиных был слуга-негр: Ахилл или Ашиль— по-французски.

Этот самый Ашиль слышал разговоры о гибели Пушкина и о том, что Лермонтов пострадал за стихи. И решил сочинить свои. Но, не умея писать, продиктовал их Михаилу Юрьевичу.

Это стихи негритянские! Еще один отклик на гибель величайшего из поэтов. Очевидно, это Пушкин «стояля в шистом поле»? И «не слишал как гром загремил», когда «ударил из пистолетрум» Дантес. Может быть, Лермонтов рассказывал, как встретили известие о гибели Пушкина офицеры — сослуживцы по гусарскому полку. Тогда можно понять слова про «маладсов офицерум», которые «палакал слозом» о Пушкине и «упаля на колен» (может быть, заказали панихиду?). Что хотел сказать негр Ашиль, в точности установить теперь трудно. Но что стихи выражают сочувствие Пушкину — это, кажется мне, несомненно. Вот так и попало стихотворение московского негра (точнее, гвинейца) в альбом, заполнявшийся в начале трагического— 1837 года.

Другая находка еще того лучше: «Баллада». Почерком Лермонтова:

До рассвета поднявшись, перо очинил Знаменитый Югельский барон, И кусал он и рвал, и писал и строчил Письмецо к своей Сашеньке он. И он крикнул: мой паж! Мой малютка, скорей! Подойди, — что робеешь ты так! И к нему подошел долговязый лакей Тридцатипятилетний дурак. — Вот, возьми письмецо ты к невесте моей И на почту его отнеси. А потом пирогов, сухарей, кренделей, Чего хочешь в награду проси. — Сухарей не хочу и письма не возьму, Хоть расплачься высокий барон; А захочешь узнать — я скажу почему…

С этого места балладу писала чья-то другая рука.

«Баллада». Автограф Лермонтова.

«Югельский барон», о котором идет речь в этих стихах, — это барон Хюгель или Югель, как звали его в верещагинском семейном кругу. А писана эта баллада в виде пародии на известную балладу Жуковского о Смальгольмском бароне.

Если уж говорить точно, балладу о Югельском бароне мы знали и прежде. Три года спустя после гибели Лермонтова она была напечатана в книжке стихов некоей Варвары Анненковой с примечанием, поясняющим, что Лермонтову в этой

балладе принадлежат тридцать девять строк, а ей, Анненковой, — последние шесть.

Кто такая эта Варвара Анненкова? Какое отношение имела она к Лермонтову? По какому случаю они эту балладу писали? И можно ли верить ей, что Лермонтов причастен к ее сочинению? Про это ничего не известно. Между тем в тексте есть такие плохие стишки, что подозревать Лермонтова в сочинении их просто неловко: «Мелких птиц, как везде, нет в орлином гнезде». Как это может быть Лермонтов? Поэтому балладу «Югельский барон» в сочинения его не включали, а печатали мелким шрифтом в конце.

И что же я вижу здесь, сидя в гостиной Винклера?

В альбоме после пятнадцатой строчки поставлена сбоку черта и по-немецки приписано: «До этого места рука Лермонтова». А в конце — по- французски почерком Верещагиной: «Сочинено Мишелем Лермонтовым и Варварой Анненковой в то время, когда я читала письмо от моего жениха».

Теперь уже ясно: Лермонтову принадлежит в этой балладе не тридцать девять, а только пятнадцать строк. Зато превосходных. А все остальное придумала Анненкова, и Лермонтов тут ни при чем.

И все-таки самая существенная находка не это, а неизвестное стихотворение «Послание»:

Катерина, Катерина. Удалая голова! Из святого Августина Ты заимствуешь слова. Но святые изреченья Помрачаются грехом, Изменилось их значенье На листочке голубом. Так, я помню, пред амвоном Пьяный поп отец Евсей, Запинаясь, важным тоном Поучал своих детей. Лишь начнет — хоть плачь заране… А смотри, как силен Враг! Только кончит — все миряне Отправляются в кабак. М. Л.

Инициалы и почерк — Лермонтова.

«Послание» («Катерина, Катерина…»). Автограф Лермонтова.

Мало того, что мы не знали о существовании стихотворения «Послание», — мы не знали даже, что Лермонтов такие «безбожные» иронические стихи сочинял.

Кто такая эта Катерина? Можно только догадываться, что это Екатерина Сушкова, с которой Верещагина была очень дружна, а потом раздружилась.

В 1830 году Екатерина Сушкова гостила у Столыпиных в Москве и в подмосковном Середникове. Шестнадцатилетний Лермонтов посвящал ей тогда восторженные стихи. Но в ту пору Сушкова смеялась над ним. И он очень страдал от этого.

Пять лет спустя они переменились ролями. Он был уже гвардейским гусаром, и Сушкова увлеклась им. Но тут посмеялся он над Сушковой. И, наверное, не случайно вписал эти стихи именно в альбом Верещагиной: она лучше всех могла оценить их иронию.

Четвертая находка, обнаруженная в гостиной Винклера, — рисунок пером, изображающий какого-то егеря.

Интересуюсь: кому принадлежат эти альбомы? Профессор Винклер объясняет, что владельца зовут доктор Вильгельм фрайхерр фон Кёниг. Он приходится Верещагиной правнуком. Живет в фамильном замке Вартхаузен.