Рассказы народного следователя
Шрифт:
Мы заводили граммофон, пели, шутили и смеялись, и не было в том ничего предосудительного, но в шесть часов утра зазвонил телефон и лакированный ящик прохрипел в ухо Дьяконову:
– В Воскресение сгорел новый маслозавод. Следы поджога. Сторож убит топором…
– Мне этот поросенок на всю жизнь колом в горле станет! – застегивая полушубок, бросил Дьяконов. – Притупление бдительности…
– Брось! – возразил Шаркунов. – Везде была усилена охрана. В Воскресенку я накануне послал в помощь участковому еще двух человек.
– Ну, значит, и они тоже… ели поросенка! Давай команду запрягать!
Так пришел в наш район год тысяча девятьсот двадцать девятый…
Однажды,
И снова:
Ты ли, я ли?Я похвалил:
– Очень мелодично и содержательно! Сам придумал?
– Нет. Вот здесь напечатано…
Он передал мне подшивку новосибирского журнала «Настоящее». Я перелистал журнальные страницы, прочитал ничего не говорящую подпись редактора «А. Курс».
– Так-с… И нравится тебе «курс» этого журнала?
– Рукавишников отобрал у учеников школы крестьянской молодежи…
– Сжечь надо, Игорек!
– Сейчас затоплю печку…
И снова начал:
– Ты ли, я ли… Тьфу, зараза! Привязалась, как семечки!
Тут в мою камеру вошел без стука громадный человечина, лет сорока с широким лицом, русыми усами, щеткой и темными глазами. Колючими, щупающими…
Он осмотрел комнату, подошел к стене, на которой висел давно прибитый Игорем плакат, изображавший: сдобного, румяного кулака в синей поддевке. Кулак выжимал томатный сок из тощего мужичка с лукошком в, руке.
– Дезориентация! – густо сказал посетитель, содрал плакат со стены и, порвав на четыре части, выбросил в открытое окно.
Потом подошел ко мне и протянул руку. Два пальца на руке не сгибались.
– Лыков! Новый секретарь райкома… А это – твой парень? Комсомолец? Воспитываешь смену? А подходит? На деле проверял?
Он сыпал вопросами, не ожидая ответов.
– У тебя сейчас допросов пет? Сколько дел в производстве? Много арестованных? А в милиции? С гепеушником, говорят, дружишь? Всерьез или дипломатничаете? На каком курсе учишься? Когда экзамены? Впрочем, об этом после, а сейчас – пойдем! И ты, секретарь, пойдешь с нами…
– Куда, товарищ Лыков? – спросил я.
– К твоему дружку. Потолкуем. Я сегодня хочу вам кое-что рассказать… кое о чем поспрашивать… Пошли, браточки!
В кабинете Дьяконова, вместе с хозяином, сидел народный судья. Новый секретарь райкома грузно утвердился за вторым свободным столом.
– Не секретно. Не конфиденциально. Для общего сведения коммунистов и беспартийных большевиков. Разговор – о кулаке… В театре бывали? Я в Питере каждое воскресенье ходил. Очень поучительно! А теперь слушайте меня: современный кулак – это артист высокой пробы! Перевоплощенец-оборотень. Пока его не трогают – благородный отец и резонер. Когда давнут – «злодей». Помните, что Ленин о кулаке деревенском писал? Но когда Ильич писал, распознать кулака было проще. В те времена кулак деревенский до актерских амплуа еще не спускался, а на режиссерских вершинах пребывал. Потом в революцию его прикладом военного коммунизма с режиссерских высот спихнули. В гражданскую войну – еще добавили, и тут кулак понял, что в актерах ему способнее. Вообще, кулак – человек понятливый. Пришел нэп. Легализовали кулака, нашлись прямые радетели, вроде нашего преподобного «первого теоретика» Николая Ивановича, но кулак снова в режиссеры
Когда секретарь райкома ушел. Дьяконов сказал:
– Не ново. Враг всегда перекрашивается. Но судья Иванов возразил:
– Ново то, что нам впервые сейчас об этом напомнили. Считаю полезным… А, следователь?
– Рабочий класс пришел в деревню, – заметил я, – вот это ново. Вот это интересно. Мы тут уже, чего греха таить, стали думать штампами: если лишен избирательных прав – кулак А он не лишен, быть может, а кулак… Вот в чем главное… Помните процесс «середняка» Томилова?..
Судили тогда вместе с прямыми поджигателями организатора пожара маслозавода в Воскресенском – хилого шестидесятилетнего старичка, подслеповатого и убогого. Осанистый адвокат из «бывших», воздев длань, вопиял: «У нас нет никакого основания причислять моего подзащитного к кулакам! В обвинительном заключении написано, что мой подзащитный имел пять батраков. Это тенденциозность следователя и несомненное попустительство прокурора! Помилуйте, какие это батраки?! Иван и Петр – усыновлены. Мария и Фекла – их невесты, следовательно, тоже члены семьи, живущие в доме моего подзащитного, а пятнадцатилетний Николай – дальний родственник. О каких батраках может идти речь? Тем более, что и в райземотделе мой подзащитный числится «крепким середняком», а не кулаком. Вот справка, прошу ее приобщить к делу…»
Вспоминая теперь установленную тогда каким-то мудрецом тонкую градацию – «маломощный середняк», просто – «середняк» и «крепкий середняк», я думаю: «Ох, и трудно же было разобраться в этих социальных «нюансах!»
Но как ни сбивали с толку партуполномоченных по коллективизации «социологи» из земотделов, началось наступление на кулака…
Бурлит село. Скачут по проселкам нарочные с донесениями деревень и обратно – нарочные РИКа: пылят райкомовские тарантасы; тянутся на глухие заимки кулацкие подводы, увозя «в ухоронку» неправедно нажитое добро; едут на ссыпные пункты обозники с зерном «твердозаданцев»…
С вечера до утра заседают в РИКе, и всю ночь горит лампа-молния в кабинете нового секретаря райкома, двадцатипятитысячника Лыкова.
Я сдружился с Лыковым. Выяснилось, что он -бывший матрос. И я бывший матрос.
Иногда Семен Александрович ночью заходит ко мне на квартиру.
– Дай чего-нибудь пожевать, следователь… Забыл, что не завтракал и не ужинал…
Поев, Лыков говорит, зевая:
– Ну, пойдем…
– Как пойдем? Я вздремнуть хочу! И ты ложись вон на ту койку.
– Некогда… Я тебе, народный, еще десяток бумажек подбросил…
– Ух, и въедливый ты, Александрыч! Первый раз такого секретаря встречаю!..
И мы идет к Лыкову.
На его столе грудками лежат бумаги. Одну из грудок он подвигает мне.
– Твои… прочитай сейчас…
Подавляющее большинство – жалобы твердозаданцев на «беззаконные» действия бедноты и сельсоветов, а кому же и следить за «попранной» законностью, как не юстиции!
Письмо священника.
« Церковь отделена от государства, – пишет смиренный иерей, державший батрака и батрачку и засевавший огромн ую площадь земли, – укажите закон, по которому можно меня облагать. Буду жаловаться товарищу Калинину ».