Рассказы народного следователя
Шрифт:
– Ну, что скажешь, наркомюст? Мне про него рассказывали – великий законник! Голой рукой не возьмешь! И вправду церковь отделена!
– Церковь отделена, а батюшка-то нет. Не отделен. Подданный РСФСР… Вот если бы французский или, скажем, немецкий. А то – наш.
– А если его, того – на высылку?
– Это уж решайте сами с общественностью.
– А юридически?
– Вполне. А политически? Наша деревня напитана религией, как губка… Это тебе не Питер. Да и там, ты сам рассказывал, приходится тралить осторожно…
– Читай дальше.
– «Я
– А с этим как? Я проверил: кулачина по всей форме! Мельник, крупорушечник, каждый год – сезонные батраки! Вы его тут подкармливали… И вообще – перерожденец! Я с ним лично говорил. Прямая сволочь! А кто виноват? Мы виноваты!
– Не мы, а правоуклонисты! Косыхи всякие! Еще и еще поговорить! Попытаться убедить, чтобы выполнил твердое задание и все хозяйство сдал в колхоз.
– А если – бесполезно?
– Лишить избирательных прав. После лишения отобрать орден по суду.
– Вероятно, так и сделаем…
Большие восьмигранные часы с французской надписью на циферблате «Леруа. Пари» бьют четыре раза. Глаза мои слипаются. Я забираю стопку писем и встаю.
– Хоть на бюро ставь – больше не могу! Которая ночь!
– Хлипкий вы народ. Распустились в деревне! – тихонько смеется Лыков. – Иди сюда: смотри.
Он открывает дверь в соседнюю комнату, стараясь не скрипеть.
В комнате разостлано несколько тулупов и вповалку спят какие-то люди.
– Рукавишников, – шепчет Лыков, – Афиногенов, Моторин.. Я им дал два часа тридцать минут. А домой не пустил… Знаешь, что? Давай-ка, и ты… приляг здесь, а? Как в подвахте или в караульном помещении… Не хочешь? Слабак!
Потом, притворив дверь и перейдя в свой кабинет, говорит уже громко:
– Время-то какое, следователь! В сто тысяч лет один раз такое время бывает! Вот пройдут годы, и будущие парткомы, будущие коммунисты – люди большой образованности и душевности – зачтут нам эти ночи во славу и бессмертие!
В его словах нет патетики. Он угрюмо смотрит в черный прямоугольник окна… С окон сняты занавески и шторы. Лыков распорядился. Не любит. Уважает, чтобы побольше солнца, воздуха.
– Значит, идешь к себе?
И безразличным тоном бросает вслед:
– Ровно в восемь – бюро…
По темному двору райкома шагает милиционер с винтовкой наперевес.
И у дома райисполкома – милиционер с винтовкой наперевес.
А на крыльце РАО сидит сам Шаркунов.
– Не спится, Василии?
– Кой черт не спится?! Спать хочу – как из ружья! Вот и вышел проветриться… Сейчас должен участковый из Тихоновки подъехать.
Мой стол тоже завален корреспонденцией. Игорь спит на полу камеры в роскошной позе гоголевского запорожца. Смит-Вессон вынут из кобуры и засунут под пояс гимнастерки. Подходи и бери. Я подошел и взял.
Игорь вскочил ошалело.
– М-ма…
– Маму?
– Да нет! – конфузится мой секретарь. – Будто я… будто вы… на охоте, и я…
– Пойди к колодцу и умойся… На, спрячь свою пушку.
Вся
Что ж, и здесь начнем с жалоб.
«… Вы – народный следователь и блюститель закона.
Прошу вас разъяснить: какой статьей Конституции предусмотрены колх озы? Какой закон наделил их правом на грабеж? Вы понимаете, что потакая незаконным действиям, дискредитируете самую идею государственности? »
Письмо грамотное, юридически аргументированное и Принадлежит истинному интеллигентному врагу, забывшему подписаться. В корзину!
…В окно вползает рассвет. Вот тебе и на! Уже совсем светло! Сколько же времени? Наш «судебный будильник», как называет Игорь засиженный мухами, неимоверно врущий измерительный прибор с надписью «Юнганс». показывает семь. Еще рано. Где же Игорь? Как я не заметил, что он ушел… Черт возьми – неужели задремал?
Телефон окончательно встряхивает мысли.
– Что ж, тебе особое приглашение с золотым обрезом?
Лыков… Опоздание на бюро у Лыкова – смертный грех…
У этого секретаря райкома необычная манера делать доклады. Он не стоит за столом., а ходит по комнате, заложив руки за спину, внезапно сам прерывает себя и, подойдя к какому-либо члену бюро, спрашивает:
– А ты как думаешь по этому постановлению, Рукавишников?
Наверное, эта манера от подполья. Я где-то уж видел картину, изображавшую заседание подпольного комитета. Там такое же, а Лыков – большевик с дореволюционным стажем и привлекался по делу о Ревельском восстании матросов.
– …Так вот. товарищи: на данном этапе враг будет жать на законность. Будет стараться убедить массу в том, что революция, которую мы сейчас проводим, противозаконна, что это произвол местных властей. А там, где «беззаконие», развязывается сопротивление этих самых… ревнителей законности. Сперва они будут искать юридические лазейки. В Октябре нам со всех сторон орали: «Революция против революции?!» Это же, дескать, беззаконие! И объявили нас, большевиков, вратами закона. Ну, сами знаете. А потом стали защищать свой «революционный закон» пулеметами. Предвижу, что и здесь так же будет. Вот нам и нужно одновременно подготовиться к активному сопротивлению и, в то же время, ломать пассивное. В этом отношении большую роль я отвожу следователю и судье. Они должны дать каждому нашему уполномоченному по коллективизации тезисы о… А ты, Виктор Павлыч, как думаешь?
У Дьяконова вид загнанной лошади. Хоть пар и не идет, но щеки ввалились и грудь вздымается.
– Я так думаю, – встает чекист. – Я так думаю, что мы опоздали с «тезисами»… Я сейчас из западного угла приехал. На Вороновой заимке обнаружили изуродованный труп председателя Тропининского совета Любимова… Руки связаны заячьей проволокой, живот распорот, кишки выброшены и в полость насыпана пшеница. А к груди подковным гвоздем бумажка прибита. Написано кровью: «Жри».
С бюро мы возвращаемся вместе. По дороге пристал Желтовский.