Рассказы о литературном институте
Шрифт:
— А ну, Андрей, дай мне твои стихи прочитать.
А он как-то сразу замялся… Ну, он в этом плане всегда скромный был, ему эпатаж не нужен.
— Ой, — говорит, — ты знаешь, я их куда-то засунул и найти не могу. Запропастились куда-то…
Так и не удалось мне его стихи почитать. Ну ничего, когда-нибудь в другой раз прочту. И на рыбалку с ним тоже съезжу. Когда-нибудь он меня обязательно пригласит. Он мне — друг и интеллигентный человек, и тоже во мне рыбака, видит. А каждый рыбак должен в жизни свою рыбу поймать, как счастье за хвост… И он, и я, и другие.
Вот
БУДЕНОВКА
Был у нас преподавателъ по марксизму-ленинизму товарищ Мальков. Страшный человек! Историю КПСС преподавал и разные другие предметы марксистско-ленинского толка. Студентов — ненавидел, в каждом антисоветчика подозревал.
Ох, и трудно у него было учиться, муторно. Приходилось на лекциях как пенек сидеть: не дай Бог, не так посмотришь, не то ляпнешь… Никакой вольницы не полагалось. Идеология была к затылку, как пистолет, приставлена.
Сидишь, бывало, у него не лекции, слушаешь эту муру, и так вдруг тяжко и безысходно сделается, хоть на край света беги! Спасайся, кто может! Поднимешь руку, попросишься:
— Разрешите, товарищ Мальков, до воздуха выйти, а то сердце опять прихватило?… — Конечно, в любой момент может прихватить, сердце-то не железное.
Он и выпустит… А ему куда деваться? А вдруг и правда плохо человеку? Возьмет еще и прямо на диалектическом материализме дуба даст! Конечно, лучше выпустить… Только скажет неодобрительно:
— И что ж вас таких больных учиться принимают? Что вы тогда хорошего написать можете, полезного для партии и социализма? Сидели бы дома на печи, лечились, нечего учиться…
Так и пойдешь продышаться… Покуришь в туалете и обратно зайдешь на цыпочках, вроде как полегчало… А совсем не зайти — нельзя, а то он, чего доброго, подумает, что не уважаешь… А с теми, кто не уважает, сами знаете, что бывает…
Организовал он нам однажды поход в Музей Революции, чтоб мы не были иванами, не помнящими родства, революционных подвигов не забывали. Сам — не пошел, он эти музеи все уже наизусть знает, уже голова от них опухла. С нами Юрий Павлович Иванов пошел, тоже марксистско-ленинский преподаватель, пухленький такой, добренький, — хороший человек. Мы, когда у Малькова на экзамене заваливались, обязательно к нему пересдавать ходили, у него хорошо сдавали. Иногда, в отсутствие Малькова, он и лекции нам читал, в руках, как карточную колоду, карточки с информацией тасовал, сам никак не мог запомнить эту хренотень, о чем рассказывает. Юрий Павлович eщe с собой Зою Михайловну прихватил, тоже душевного преподоавателя со своей кафедры. Так и пошли… Их — двое, и нас — человек десять дураков.
Пришли в Музей Революции… Поглядели на знамена, на шинели, на партбилеты, пулями пробитые,
И вот, в одном месте углядел я — музейные экспонаты горой навалены… Или их перевозили с места на место, или еще чего? Неизвестно… Нo украл я из кучи, схватил автоматически буденовку и за пазуху сунул… Чтоб дома к революции прикоснуться. И сам испугался своей наглости. Что, думаю, сделал-то дурак, а вдруг меня кто увидел из сторожей? А ребята наши увидели, двое, тоже испугались, говорят:
— Ты зачем буденовку-то украл?
А я совсем обнаглел.
— Там их много! — говорю. — А мне ходить не в чем! У меня уши мерзнут, на улице-то холодно, зима!
Они и отвязались. Вышел я из музея благополучно с буденовкой, никто меня не поймал. Довольный иду: у меня-то буденовка! Я-то украл!
А остальные — ушами прохлопали, только зря сходили. Я теперь в тепле буду, а остальные — пусть мерзнут! А она действительно теплая, хорошая оказалась, и еще — реликвия гражданской войны. Кто-то в ней на рожон лез за правое дело, гиб и мер, может, не один раз, а теперь — я поношу.
Где я в ней потом только не побывал, в буденочке своей! Если, допустим, кто в гости позовет в общежитии, так я обязательно ее одену, чтоб знали, что я не так прост, что жизнь не по вершкам меряю, а в самую глубь заглядываю. А уж сколько раз в таксопарк в ней ходил! Бессчетное количество. Идешь, напеваешь негромко: «Командиры, политруки, а по-нашему комиссары…» И мне сразу давали то, за чем пришел, потому что если человек в буденовке, значит — серьезный, не шаляй-валяй, надо помочь, и помогали. А то если не помочь, я и маузер могу притащить. Шутки шутить опасно.
И другим иногда давал поносить, только особенно надежным, и в таксопарк сходить тоже. А то прибегут: «Сань, дай буденовку, а то, суки, не дают, ничего нет, говорят». Дам буденовку, они сбегают возьмут — и назад ее возвращают: спасибо, помогла. Хорошая была вещица, ценная, и жизнь с ней надежная была. С полгода она у меня пожила, хорошо я в ней покомиссарил.
А потом она куда-то запропастилась. Как-то раз проснулся — хвать буденовку, — а ее нет! Или сам потерял, или кто украл? Неизвестно… Не мог же я ее революционнную реликвию в таксопарке на что-нибудь обменять?
Я на такое не способен. Значит, точно кто-то украл, умыкнул. А у нас воровство в общежитии сильно было развито. Все друг у друга что-нибудь украсть хотели, особенно дубинку. Так и расстался я с буденовкой. Нo — не жалею, как пришла — так и ушла.
Я потом в другом месте кепку украл. Кепка тоже хорошая была: темно-зеленая, клетчатая, с пуговкой наверху и кожаным козырьком. Стал я в ней ходить. И в таксопарк тоже. И куда с добром! В кепке тоже хорошо давали, потому что на нэпмана похож. А раз на нэпмана похож, значит — свой парень, коммерсант! Всегда уважительно относились. Так я из комиссара нэпманом заделался.