Рассказы о лорде Питере
Шрифт:
Он глотнул еще «Пола Роджера», чтобы речь лилась свободнее, и продолжал:
— Я отлично разглядел пол в холле — в черных и белых квадратах, как мраморный, уходивший далеко в глубь дома. Слева поднималась лестница, застеленная красным ковром, у начала которой стояла белая скульптура, изображающая обнаженную женщину с вазой с голубыми и желтыми цветами в руках. В стене рядом с лестницей была распахнута дверь, а за ней — ярко освещенная комната. Я разглядел край стола с рюмками и серебряными приборами. Между этой дверью и входом стоял большой черный шкаф, отполированный до блеска, с золотыми инкрустациями, прямо как на выставке. В глубине холла располагалось что-то вроде оранжереи, только я не сумел разглядеть, что там росло. Справа тоже была дверь — распахнутая, как и та, что слева. Она вела в симпатичную гостиную с бледно-голубыми обоями и картинами на стенах. В холле тоже висели картины; еще там стоял стол с медным кубком, вроде тех, куда складывают визитные карточки
— Я знавал людей, описывавших то, чего они на самом деле не видели, — задумчиво ответил Питер, — однако мне редко приходилось слышать от них подробности, на которых настаиваете вы. Обычно они твердят о крысах, кошках и змеях, а также, хоть и реже, о фигурах обнаженных женщин. Мне впервые доводится слышать, чтобы в бреду являлись лакированные шкафчики и столы.
— Вот видите, сэр, — приободрился полисмен. — Как я погляжу, пока что вы мне верите. Но мне придется поведать вам еще кое о чем, и уж это вам будет не так просто переварить. В холле лежал человек — вот не сойти мне с этого места! — и он был мертв. Высокий мужчина, гладко выбритый, в вечернем костюме. Кто-то воткнул ему в горло нож. Я видел его рукоятку — это походило на нож для нарезания мяса; по мраморным квадратам на полу текла яркая кровь...
Полисмен посмотрел на Питера, вытер платком лоб и допил четвертый фужер шампанского.
— Голова его лежала у края столика, ноги же должны были, наверное, упираться в дверь, но я не мог разглядеть того, что находилось так близко ко мне, из-за почтового ящика. Понимаете, сэр, я разглядывал помещение сквозь проволочный ящик, а в нем что-то лежало — наверное, письма, — что не давало мне бросить взгляд прямо вниз. Но все остальное я разглядел — все, что было передо мной и по обеим сторонам; зрелище это, наверное, накрепко отпечаталось в моем мозгу, потому что я смотрел в щелку не больше пятнадцати секунд. После этого свет разом погас, словно кто-то выключил главный рубильник. Я обернулся и — не стану скрывать — почувствовал себя не в своей тарелке: оказалось, что приятель в шарфе сделал ноги!
— Вот чертовщина! — посочувствовал Питер.
— Сделал ноги, — повторил полисмен, — а я стою и не знаю, что предпринять. Тут-то, сэр, я и совершил главную ошибку: мне взбрело в голову, что он не мог уйти далеко, и я пустился по улице за ним вдогонку. Куда там: я так и не увидел ни его, ни кого-либо еще. В окнах вокруг не было ни огонька, и я подумал, что тут может случиться что угодно — никто и не заметит. Уж как я орал и колотил в дверь — казалось бы, всем полагалось высыпать на улицу, не говоря уже о том ужасном крике. Да вы и сами прекрасно знаете, сэр, как это бывает: когда кто-нибудь забудет закрыть окна первого этажа или вовремя потушить камин, вы можете поднять какой угодно отчаянный крик, чтобы привлечь его внимание, — соседи же и бровью не поведут. Он себе преспокойно спит, а соседи говорят: «Будь что будет, мое дело маленькое», и знай себе прячут головы под одеяла.
— Да уж, — согласился Питер, — в Лондоне всегда так.
— Вот именно, сэр! То ли дело — в деревне! Там булавки нельзя подобрать, чтобы кто-нибудь не подошел и не спросил, откуда вы ее взяли! Лондон же себе на уме... Но что-то надо предпринять, решил я, и давай свистеть. Свисток-то все услыхали: по всей улице пораспахивались окна. Вот вам и Лондон!
Питер кивнул:
— Лондон не заставят очнуться даже трубы архангелов в день Страшного суда. Его жители не видят дальше собственного носа, хоть и изображают непререкаемую добродетель. Однако в нужный час Господь, которого ничто не может застать врасплох, надоумит своего архангела: «Свистни им над ухом, Михаил, свистни посильнее! При звуке полицейского свистка весь Запад и весь Восток повскакивает со смертного одра!»
— Совершенно справедливо, сэр, — молвил полицейский Берт, впервые поняв, что шампанское — не такая уж безобидная штука.
Подождав немного, он продолжал:
— Так уж вышло, что в тот момент, когда я принялся свистеть, Уитерс — констебль с другого участка — находился на Одли-сквер и как раз двинулся мне навстречу. У нас, сэр, назначается время встречи, только каждую ночь разное; в эту ночь нам полагалось встретиться на площади ровно в полночь. Он добирается до меня — и что же он видит? Жители орут на меня из окон, не понимая, что стряслось. Мне было вовсе ни к чему, чтобы они высыпали на улицу, потому что тогда мой голубчик смешался бы с толпой, поэтому я отвечал им, что, мол, здесь ничего не стряслось, это там, дальше. Потом я увидел Уитерса и обрадовался. Стоим мы с ним посреди улицы, и я говорю, что в холле дома номер тринадцать валяется труп. Он глядит на меня, как на сумасшедшего, и спрашивает: «Номер тринадцать? Какой еще номер тринадцать, такого номера на Мерримен‘з-энд нет, олух ты этакий: там все дома под четными номерами!» Так оно и есть, сэр: ведь по другую сторону ничего не построили, так что нечетных номеров там и впрямь нет, не считая номера один — большого дома на углу.
Я, конечно, только
Нам не составило никакого труда достучаться до номера 12. К нам спустился очень приятный пожилой джентльмен в халате, спросивший нас, в чем дело и не может ли он чем-либо помочь полиции. Я извинился за то, что мы потревожили его, и сказал, что, кажется, в одном из домов что-то произошло; не слышал ли он чего-нибудь? Стоило ему открыть дверь, я понял, что дом под номером 12 — совсем не то, что нам нужно: там оказался совсем небольшой холл с паркетным полом, забранные панелями стены, чистые и голые, и никакого черного шкафа, обнаженной скульптуры и так далее. Пожилой джентльмен признал, что несколько минут назад его сын слышал какие-то крики и стук. Он встал и высунулся в окно, но ничего не разглядел. Они с сыном решили, что, судя по звуку, господин из дома четырнадцать снова забыл ключи. Мы от души поблагодарили его и поспешили к дому 14.
Здесь выманить хозяина вниз оказалось трудным делом. Вспыльчивый джентльмен! Сперва я принял его за отставного военного, но он оказался ушедшим на покой служащим из Индии. Смуглый джентльмен, и очень голосистый; его слуга тоже оказался темнокожим — тот вообще почти что негр. Джентльмен все стремился узнать, какого дьявола мы поднимаем такой шум и не даем спокойным гражданам мирно спать. По его мнению, все объяснялось просто: молодой болван из дома 12 снова напился! Уитерсу пришлось повысить голос; наконец, негр спустился и впустил нас внутрь. Увы, нам снова пришлось извиняться. Холл оказался совсем другим: и лестница совершенно не там, и статуя — да, там была статуя, только какого-то языческого божества, с несколькими головами и множеством рук; стена была увешана чеканкой и всякими туземными поделками — сами знаете, как это бывает. Пол был устлан черно-белым линолеумом — вот, кажется, и все. Слуга оказался до того обходительным, что мне это пришлось не по душе. Он заявил, что спал в дальней комнате и ничего не слыхал, пока хозяин не поднял его звонком. Затем джентльмен сам появился на верхней площадке и крикнул, что его нет нужды беспокоить: шум доносится, дескать, из дома 12, как и всегда, и если живущий там молодой человек не откажется от своих богемных привычек, он заставит его папашу отвечать по всей строгости закона. Я спросил, не заметил ли он чего-нибудь необычного, и он ответил, что нет, ничего необычного он не заметил. И то сказать, сэр, мы с тем незнакомым бродягой находились у подъезда, под козырьком, а происходящее под козырьком невозможно разглядеть из других домов, потому что по бокам там все забрано цветными стеклами.
Лорд Питер Уимзи взглянул на полисмена, а потом — снова на бутылку, словно пытаясь определить, сколько алкоголя перелилось в его собеседника и сколько еще осталось. После продолжительных колебаний он снова наполнил до краев оба фужера.
— Так вот, сэр, — продолжал полицейский Берт, в очередной раз освежившись, — к этому времени Уитерс уже поглядывал на меня с большим подозрением. Однако он ничего не сказал, и мы двинулись к дому 10, где проживают две незамужние дамы и где весь холл оказался заставлен чучелами птиц, а обои напоминают страницы из каталога для цветовода. Та, что спала ближе к входной двери, оказалась глухой, как фонарный столб, а та, что спала в глубине дома, конечно же, ничего не слышала. Однако мы добрались до их слуг, и повариха призналась, что слышала, как чей-то голос звал на помощь; она решила, что кричат в доме 12, сунула голову под подушку и принялась повторять молитвы. Горничная оказалась более разумной девушкой: услыхав, как я стучу, она выглянула на улицу. Сперва она ничего не сумела разглядеть, поскольку нас, как я уже говорил, не было видно, однако решила, что что-то неладно; не желая схватить простуду, она вернулась, чтобы надеть тапочки. Снова подойдя к окну, она успела разглядеть убегающего по улице мужчину. Он двигался очень быстро и бесшумно, словно был обут в галоши; она заметила развевающиеся концы его шарфа. Она увидела, как в конце улицы он повернул направо, а потом услыхала мой топот. К сожалению, следя за беглецом, она не обратила внимания, рядом с каким домом находился я. Это по крайней мере доказывает, что я не выдумал всю эту историю от начала до конца: мой приятель в шарфе обрел плоть. Девушка не узнала его, но удивляться тут нечему: она служит у этих старушенций без году неделя. Кроме того, тот тип вряд ли имел какое-то отношение к убийству, потому что он находился снаружи, со мною рядом, когда начались крики. Мне думается, он просто из тех, кто недолюбливает, когда обшаривают их карманы, так что стоило мне повернуться к нему спиной, он рассудил, что лучше ему скрыться подобру-поздорову.