Рассказы о новомучениках и подвижниках Российских
Шрифт:
– Смотри, мать, а стены уже под крышу. Помнишь, что говорил? Успеем, все успеем, Бог поможет.
Батюшка сел в кресло, облокотился на спинку. На столике – несколько писем.
– Что там, матушка?
Игуменья стала разбирать письма. Под ними лежал батюшкин дневник, в котором батюшка давно ничего не писал. Но убирать не решались: а вдруг батюшка поправится?
В дневнике – записи для памяти: «Поликарп Михайлов усопший – поминать, его жена жива, Александра, сын Евстафий, 17 октября. Больной душевно, самоубийца, Носков Константин Аполлонович, жена Лидия Николаевна. Дмитрий Николаевич Ломан, жена Ольга Васильевна, дочь Надежда и сын Георгий. 17 октября».
Порой в дневнике встречаются строгие и обличительные записи. Вот одна из них: «У Башмаковой горное заведение стояло без дела несколько лет, и аренды с меня она не может и взять, ибо в мою пользу не было работ в участке. А между тем я заплатил аренды 100 руб. в сентябре месяце – за что? По болезни я не могу принять ее дар, а главное, по неимению средств».
– Дальше что?
Игуменья показала батюшке большой красивый конверт.
– От Победоносцевой. В марте – вторая годовщина. Посылает пожертвование, просит не забывать Константина Петровича.
Отец Иоанн заулыбался:
– Без Константина Петровича я бы не оказался у государя Александра. Строгий был человек, очень строгий. Большое сердце. Не мог вынести, не мог видеть того, что сделали со страной. Его не понимали. И меня не понимают.
Вдруг отец Иоанн смолк, всего на секунду. Спросил игуменью довольно строго:
– Ты не говорила никому, что меня порезали? Что я потом заболел. Никому?
– Батюшка, что вы! – поспешно ответила мать Ангелина.
– По грехам моим я недостоин был видеть и сороковой год жизни, а тут – восьмидесятый год, – улыбнулся отец Иоанн.
За пару лет до кончины батюшку пригласили для требы в один дом. Мать Ангелина помнит письмо инокине Ефросинии, ей лично, от некоей Надежды из купеческого сословия. Фамилии скрыты, так хотел отец Иоанн, понимая, что ситуация сложна и, если объявить о нападении на него, в городе будут погромы.
Вот письмо:
«Приехали мы в очень богатый дом, к больному; в столовой был сервирован стол и поставлены всевозможные закуски. Батюшка спрашивает: „А где больной?“ Ему показывают на комнату рядом и приглашают войти, а когда мы захотели за ним войти, нас быстро отстранили, и щелкнул замок. Мы все забеспокоились. Слышалась за дверью возня; две из нас стали стучать в дверь, а третья побежала за кучером, который был богатырской силы. Кучер вбежал и со всей силы плечом ударил в дверь и сломал замок. Нам представилась такая картина: батюшка лежал поперек кровати, на нем были подушки, а на них сидели три изувера; на полу была кровь. Кучер сбросил изуверов, взял на руки батюшку и отнес в карету. Мы все обливались слезами и просили у батюшки прощения. Мы не знали, что там были изуверы. Они порезали батюшке в паху. Когда батюшка пришел в себя, то строго запретил кому-либо говорить об этом, чтобы не было погромов. На другой день в газетах было объявлено, что батюшка болен».
Божия сила была такова, что раненый не оставил своих трудов. Он по-прежнему служил литургию, ездил на требы, несколько раз даже путешествовал. И только самым близким было известно, что отца Иоанна гложет недуг.
18 декабря, утром, пришел ключарь Андреевского собора с Дарами, чтобы батюшка смог причаститься Святых Таин. Отец Иоанн встал, сделал пару шагов. Все, кто был в комнате, обрадовались, потому что накануне отец Иоанн был очень слаб. Но силы вдруг покинули батюшку, так что его едва успели подхватить под руки. Так, поддерживаемый с двух сторон, однако же стоя, отец Иоанн причастился Святых Таин.
– Есть ли
– Все, батюшка, благословите! – ответила игуменья. Хотя оставалось еще несколько писем, она не стала о них говорить.
– Вели, мать, колясочку приготовить. Поедем посмотреть, как строят. Стены уже под крышу. Но все равно успеем.
Череп
О старце Варсонофии Оптинском сохранилось довольно много воспоминаний. Дневник его духовного чада, «последнего Оптинского старца» Никона (Беляева), писался, когда будущий старец (и будущий исповедник) был еще послушником. Этот уникальный документ начат в самом конце 1907 года, а завершается в самом начале ноября 1910-го. За пару дней до кончины Льва Николаевича Толстого. В дневнике о кончине великого писателя ничего нет. Но атмосфера напитана тревогой и предчувствием катастрофы, которая уже близко подступила. То было глубокое мрачноватое затишье перед бурей. Старец Варсонофий пережил писателя на два с половиной года. Судьбы их таинственно и глубоко связаны.
Павел Иванович Плиханков, будущий старец Варсонофий, происходил из казаков. Отец его жил и служил в Оренбурге. Павел был смолоду приучен к строгому порядку. Одно из самых ярких воспоминаний детства, как старец рассказывал духовным чадам, – литургия. Мачеха Павла, женщина набожная, часто будила его затемно и вела в храм. Так старец привык встречать солнце. Павел Иванович Плиханков был уже полковником, сорока шести лет, когда стал послушником в Оптиной. Сослуживцы недоумевали: ведь у Павла Ивановича жизнь только начинается! Полковник – видный собой, одаренный музыкально и литературно человек, умница! И вдруг – отставка, монахи. Не сбрендил ли, шептались между собою.
Благословение на монашескую жизнь дал не кто-то, а солнце Оптиной, старец Амвросий (Гренков), в последний год своей земной жизни. И предсказал, что Павел Иванович в Оптину еще вернется. Так и вышло – вернулся.
Мир и людей в миру старец знал очень хорошо и потому человеческой молвы не боялся. Именно чужое мнение часто служит руководством к действию. То, что называется «молва». Волнуемое страстями житейское море. Старец ведал все коварство этого моря. Религиозность вызывала в светском обществе насмешки и недоверие. Старец Варсонофий порой подсказывал своим духовным чадам, как именно отвечать на такие насмешки.
– Вы теперь часто ходите в церковь? – спрашивали не без иронии одну знатную даму, духовное чадо старца.
– Да, потому что нахожу в этом удовлетворение, – смело отвечала она.
Характер старца был прямой и строгий, военный. Однако с этой строгостью уникально сочетался дар изумительного рассказчика. Его келейник смог сохранить несколько таких рассказов в своем дневнике. В них предстает подлинно духовный мир, который был открыт старцу Богом. «Келейные записки», написанные самим старцем Варсонофием, вот уже более ста лет остаются любимым чтением верующих.
Именно старца Варсонофия, человека в высшей степени культурного и смелого, обладающего духовным рассуждением и душеведца, Синод определил посланником к находящемуся при смерти Льву Толстому. По роду мирских занятий оба в прошлом – военные, так что была надежда на то, что отлученный от Церкви писатель и монах поймут друг друга.
Сестра Льва Николаевича Мария жила в Шамордине, была монахиней. Лев Николаевич отличал ее среди других своих родственниц, уважал ее веру. Известно, что писатель даже хотел приобрести дом возле Шамордина и уже начал присматривать какой. Но внезапно все расстроилось. Лев Толстой ушел из дома. Сбежал.