Рассказы о новомучениках и подвижниках Российских
Шрифт:
То, что происходит в лавре, стало известно во всем городе. Многие священники направились сюда, чтобы помочь остановить кровопролитие. Был среди них и отец Петр Скипетров – настоятель храма во имя иконы Пресвятой Богородицы «Всех скорбящих Радость». Шел в лавру и настоятель Казанского собора протоиерей Философ Орнатский, человек уважаемый и почтенный.
Подходя к воротам, отец Петр увидел, что из лавры, подгоняемые красноармейцами, буквально выбегают богомольцы. И вдруг раздался выстрел, а потом – заполошный вопль. Кого-то ранили! По крикам стало ясно: одного из богомольцев. «Так вот оно что! Они стреляют на святом месте. Вот это и есть лицо новой власти».
Священник
– Отец, отец!
Кто-то бежал ему навстречу и звал его. Сын! «Ты давно здесь? Что было?» – хотел спросить он, но сын быстро и горячо заговорил шепотом:
– Уходи отсюда! Уходи, отец, прошу, немедленно уходи!
Отец Петр знал, что могут убить. Знал, что намеренно искать смерти – тяжелый грех. Но перед ним несколько солдат с винтовками выгоняли из храма людей, среди которых были те, кого он исповедовал и причащал. Это его люди. Это его лавра. Он здесь учился, здесь служил. И отец Петр, сделав вид, что не слышит сына, проследовал к митрополичьим покоям. Недалеко от входа красноармейцы отбивались от нескольких голосящих баб и наконец начали теснить их к воротам. Женщины упорствовали, одна взялась рукой за ствол винтовки.
– Где твоя мать, ирод, или ее у тебя не было?
Красногвардеец стряхнул с винтовки руки женщины, слабые, посиневшие от холода. И нацелился штыком в грудь.
– Убить хочешь! Антихрист! – взвыла женщина.
Отец Петр в мгновение оказался между красногвардейцем и женщиной. Из-под платка смотрели выцветшие от горя глаза, в которых все же оставалась надежда. Красногвардеец, обнаружив перед собой священника, растерялся было, а затем приставил штык к его груди.
– Уходи, поп, еще поговорим с тобой.
Отец Петр воспользовался секундным замешательством.
– Не трогайте их, пусть молятся. Это все наше, русское. Вы сейчас на святом месте. Это все, что вас окружает, – память народа. Это ваша память.
Собралась небольшая толпа. Женщины стояли тут же, несколько поодаль, молились.
– Не гоните молящихся. У них теперь только и есть это место – помолиться Христу, попросить Его помощи. Да и сами-то вы – что делаете? Зачем разоряете святое место?
Выстрел грянул неожиданно. Один из красногвардейцев подошел сбоку и выстрелил отцу Петру в лицо. Пуля прошила шею.
А на площадях горели костры. От одного к другому бродили смурные голодные люди.
Отцу Философу стало известно о смерти отца Петра одному из первых. Скончался тот ночью. А отец Философ уже рассылал письма, говорил по телефону – организовывал защиту лавры. Петроград помнит те крестные ходы. Костры и свечи, свечи и костры. На торжествах прославления преподобного Серафима Саровского пение «Тебе Бога хвалим» неслось с невыразимой и, кажется, последней сладостью. Ангельское пение в морозном небе Петрограда во время крестных ходов, окруживших лавру, было чем-то новым. В нем звучали скорбь, торжество и победа.
Крестный ход семьи Орнатских шел к небу. Отец Философ – высокий, осанистый человек, напоминавший ветхозаветного патриарха, – обладал титанической работоспособностью. Он был поверенным по переписке отца Иоанна Кронштадтского с епископом Феофаном, Вышенским затворником. В предвоенные и военные годы руководил благотворительными обществами, цензурировал материал для нескольких журналов. Когда началась война, отец Философ предоставил свою квартиру под лазарет для раненых, а сам с семьей перебрался в скромное казенное помещение. Семья была большая. Старшие сыновья – воины. Словно знал, что квартира
Отпевание отца Петра Скипетрова проходило при знакомом зловещем освещении: пылали костры. Речь отца Философа тоже напоминала костер. Это было обличение большевиков и гимн мученику. Это было славословие Богу, воссылаемое от гонимых.
– Только вокруг храмов и соберется земля Русская. Не покидайте храмов, не забывайте храмы, русские люди!
9 августа отца Философа арестовали. Многотысячная процессия с молебным пением пришла на Гороховую, к зданию ЧК. Было подано прошение об освобождении заключенного Философа Орнатского. Из ЧК пришло обещание пересмотреть дело, но этого так и не произошло.
Никифорушка
Герасим Лавров прибыл в Оптину послушником в летнее время, шел сенокос. О благословении на монашество, данном старцем Амвросием Герасиму, в Оптиной было отчасти известно. Но порядок есть порядок – Герасим сначала был принят на добровольное послушание. Степени проходил обычные: сначала в кухне, потом в пекарне, затем отправили на полевые работы. Ловил и рыбу в быстрой Жиздре. Некоторое время спустя получил, можно сказать, повышение: стал помощником казначея, затем подвизался в ризнице. Герасим был видный, высокого роста, из крестьян. Любая работа, казалось, была ему знакома. Отмечали, что нравом он мягкий, но упорный. «У отца Георгия была особая доброта – доброта не природная, духовная. К нему подходишь и, как бы ни волновался, успокаиваешься», – вспомнит о своем старце его духовный сын и тоже старец, московский протоиерей Василий Серебренников.
Оптинский дух истинного монашества, заключающегося в борьбе со страстями, Герасим принял сразу же и старался по мере сил все дела совершать по этому духу мира и любви, презирая страсти. Однако это работа трудная и долгая. Даже такой покладистый человек, как Герасим, порой получал строгие уроки, которые посылает Бог только любящим его.
Однажды Герасим послан был на сенокос. Дорога к покосам знакомая, только в радость. Впереди него, ковыляя, шел старик-схимник, которого Герасим едва знал. Молодой человек посмотрел свысока: мол, куда только плетется такой старик, чем он поможет на сенокосе? Покосы располагались за речкой. В месте переправы стояла монастырская лодка. Герасим прыгнул, налег было на весла… а лодку как ко дну речки приковали: ни с места. Как ни силился Герасим отплыть, не получалось. В тщетных попытках прошло время. А там и схимник подошел. Перекрестил лодку, вошел и благословил отчаливать. И тут – Герасим изумился – лодка словно сама поплыла, куда надо. И весла не нужны.
Этот случай, возможно, и вспомнился позже отцу Георгию в Таганской тюрьме, когда раздавал табачок заключенным, смазывал их ранки йодом и вазелиновым маслом. Тюремный порядок предстал как вывернутый наизнанку монастырский. Изнуряющее одиночество человека, пришедшее после грехопадения, поднялось в сердце с непереносимой, кажется, остротой. «Вот откуда я бы никогда не хотел уходить, вот бы где с радостью и жизнь свою скончал, вот где я нужен! Тут-то, на воле, каждый может получить утешение – кто в храм сходить, кто причаститься, а ведь там – не так. Там одни скорби, одни скорби…»