Рассказы прошлого лета
Шрифт:
— Гляди-ка, — удивился отец. — Сдает, а? Образец твердости, чтоб ему скиснуть…
Он бил в камень яростно и весело — ухал, рычал, вздувались жилы на волосатых ручищах, рубаха разодрана, лицо в пятнах крови от мелких осколков…
Шестнадцатилетний Андрей не мог угнаться за ним, часто просил передышки. Отец соглашался не сразу — оторваться не мог, — бурчал недовольно:
— Слаба-ак! За обедом — мужик, за работой — мальчик…
Затем, присев на край ямы, он утирал подолом рубахи лицо, удовлетворенно
— Ладно… Авось народит матерь еще парочку-другую сыновей, тогда вдрызг эту горушку раскатаем!
В такие минуты Андрею почти верилось, что у них на скале вырастет сад. Иной человек никогда не добился бы, — нужны дикая силища и упрямство. А отцу их не занимать… И еще у него есть странное свойство: чем тяжелее работа, тем злее делается на нее отец, — словно пьянеет от азарта…
Изо дня в день трудились они на берегу, пока, наконец, не осталось продолбить две последних ямы.
— Я их сам доконаю! — сказал отец. — Начинай землю возить. К носу грузи больше, на корму — меньше, как я показывал… Валяй.
Андрей медленно опустил ломик. Он знал, что отец поступит именно так — пошлет его возить землю в одиночку. Андрей знал это, но все-таки вздрогнул и растерялся, потому что бессознательно ждал совсем другого. А отец, конечно же, понимал и его страх, и его растерянность, и даже те мысли, в которых сам Андрей не отдавал себе отчета. И не пошел на уступку.
Прищурясь, Андрей посмотрел на противоположный берег, сказал медленно:
— Верховки, наверно, не будет…
Отец спросил, не оборачиваясь:
— А если и будет?
— Да н-нет, я ничего…
— Понятно.
Хрустя битой щебенкой, Андрей прошел по дорожке к дому, взял в сараюхе грубое, топором вытесанное весло.
Две долбленые лодки были привязаны под скалой, похлюпывая, терлись поцарапанными, в трещинках боками. Андрей выбрал себе лодку поменьше, осторожно, прикусив губу, влез на корму и отпихнулся веслом.
Землю надо было брать на другом берегу озера, на бывшем пожарище. Андрей подумал, что вернется лишь к сумеркам. И то, если не помешает верховка.
Пока ничто не сулило ее.
День был синий, стеклянный. Будто в громадной воронке — недвижное, чуть выпуклое, с четкими отражениями облаков, — лежало темное озеро, зажатое мохнатыми, лесистыми горами.
Тайга начинала пестреть. Потускневшей бронзой отливала хвоя лиственниц, с неожиданной яркостью проглядывали желто-белые пряди берез, просветлялись рыжие лохматые шапки рябин; медленно, как во сне, крутился и падал на озерную гладь лист прибрежных кустарников.
Но эта ласковая тишь отчего-то не успокаивала Андрея, — она казалась чужой, непонятно-затаенной.
Отец перебрался сюда организовывать заповедник.
Всю жизнь любил он забираться в глушь, к чертям на кулички, — то ездил в экспедиции, то работал на далеких биостанциях и в заказниках. Довольно известный биолог, он мог бы давно получить местечко в академии, сидеть в креслице у зеленого абажура, пописывать проблемные статьи. Но не хотел, не мог представить себя таким деятелем. Иной был у него характер.
Погостив с недельку дома, скучнел, неискусно притворяясь, морщил нос от кухонных запахов, потом говорил:
— Знаете, ребята, вы уже без меня тут как-нибудь, а?
И опять укатывал на край света.
Домашние привыкли к этим разъездам, смирились, а Андрей — так тот и вовсе считал нормальным, что отца можно видеть два раза в год по большим праздникам.
Но в последний свой приезд отец задержался надолго. Андрей смутно чувствовал, что произошло это из-за него.
Отец приглядывался к нему что-то уж очень зорко, задумчиво говорил:
— Вырос-то, вырос-то, братцы мои.
Вдруг заинтересовался не только отметками, но и друзьями Андрея, его пристрастиями. Заходил на занятия кружка, где Андрей строил морские модели, однажды отправился даже в туристскую вылазку вместе со школьниками. Андрей отчаянно стеснялся, — было до слез неловко чувствовать на каждом шагу отцовский изучающий взор.
Дома подробно расспрашивал:
— Значит, в техникум думаешь? А почему в судостроительный? Влечение такое… Понятно. Нет, документы сдавать подождем.
О чем-то подолгу разговаривал с матерью, — было слышно, как сердился и покрикивал.
Так тянулось довольно долго. А потом в один из вечеров, когда вся семья собралась за столом — и мать, и Андрей, и дедушка, интеллигентный джентльмен, бывший когда-то преподавателем английского языка, — услышали новость.
Отец повертел в пальцах чайную ложечку (Андрею отчего-то накрепко впечаталась в память эта дурацкая ложечка с ручкою в виде пестрого попугая), согнул ее, бросил в чашку и сказал усмехаясь:
— Вот что я придумал, ребята: домработницу рассчитать, квартиру сдать управдому, матери со службы уволиться. Поедем жить на новое место.
Сначала никто не поверил, думали, — шутит. Но оказалось, отец решил это всерьез, и через неделю были закончены сборы.
Долго ехали поездом. Но вот кончилась дорога железная, потянулись сибирские тракты — по горам, сквозь тайгу, вдоль непривычно шумных рек с жилистой зеленой водой. Порою отец едва добывал лошадей: неласково встречали приезжих мордастые мужички-староверы.