Рассказы северных ветров, или По пабам и паркам
Шрифт:
А поезд несет нас дальше, вдоль Гломмы, мимо пастбищ и людей, мимо островерхих церквушек, мимо зеленых гор и низин, мимо красных домиков – и вот наконец вдалеке среди горных хребтов блеснул серебром Осло-фьорд.
Норвегия
Осло
В нынешней Европе дела обстоят так, что путешественнику, прежде чем ехать в какую-нибудь страну, не мешает осведомиться, не происходит ли там гражданская война, государственный переворот или какой-нибудь конгресс. Когда мы приехали в Стокгольм, там как раз грянул международный конгресс Армии спасения. По улицам косяками носились довольно полные, но здоровые с виду мужчины и старые девы в соломенных шляпках, высматривая, кого бы спасти. Мы ретировались в Норвегию; но едва мы добрались до Осло, как там разразилось воскресенье, а сверх того еще всемирный конгресс учителей воскресных школ. Вы и понятия не имеете, сколько их на белом свете!
Все Осло было заполнено благостной суетой и щебетом; каждую минуту кто-нибудь улыбался
И еще один вопрос сверлил мне голову, тоже из области литературы, вернее, языка. Заметьте: всех норвежцев меньше трех миллионов. Пишут же они на двух или трех языках, причем ни один из них нельзя с полным правом назвать «живым языком». В городах говорят на riksmal, это стародатский язык, исторический, официальный и литературный. Язык крестьян – старонорвежский, landsmal, но и на нем говорит только сельское население юго-запада страны, к тому же он еще искусственно обработан. Фактически же в деревнях говорят на полудюжине разных «лансмолей», в каждой долине есть свой. Кроме того, существует движение за bymal, его приверженцы стремятся слить воедино оба эти языка; [147] создан проект реформы правописания, по которому «ригс-мол» писался бы «по-лансмольски». В шкалах учат на «лансмоле» или на «ригсмоле», в зависимости от решения общин. Писатели пишут на «ригсмоле», как Гамсун и Унсет, или на «лансмоле», как Олаф Дуун, а то и еще как-нибудь. Согласитесь, что для трехмиллионного народа все это довольно-таки сложно. У меня впечатление, что, несмотря на замечательную терпимость норвежцев в вопросах языка, этот отважный и сильный маленький народ чувствует себя тут как-то неуверенно Правда, и в моей стране есть в какой-то мере сходные проблемы; только у нас различие языков и наречий любят обосновывать принципиально-национальными и политическими причинами.
147
В настоящее время в Норвегии два практически близких друг другу государственных языка: «ригсмол», берущий начало от датско-норвежского, и «лансмол», основанный на собственно норвежских диалектах, преобладающим языком литературы является «ригсмол».
Литература, мне кажется, может извлечь из языковой путаницы в Норвегии один урок: она должна создаваться так, чтобы стать родной речью живого народа, на которой он говорит и мыслит в данную эпоху, стать речью всей нации – народа и знати, города и деревни. Я знаю, это не легко, но за то литературу и называют «искусством», что она должна быть волшебником, должна творить чудеса, кормить толпу в пустыне хлебами познания, слов и чувств. А чтобы говорить со многими, ей нужно говорить на многих языках и диалектах. И да снизойдет на литературу пламенная речь всех лансмолей и древних памятников письменности, всего, что когда-либо было написано и сказано для всех людей. Ибо для того она и создана, чтобы силою слова раскрывать сокровищницы мира, аминь. В этой проповеди повинны учителя воскресных школ. В жизни я не видел такого количества людей, томимых необходимостью подавлять свою страсть ораторствовать и проповедовать: их там стояло тысячи четыре, а разглагольствовал только один. Что поделаешь, это заразительно, невольно сам начинаешь поучать и проповедовать.
Тем не менее благодаря этим самым богослужениям в Осло нашлось несколько мест, где нам не встретился ни один учитель воскресной школы. Например, на Хольменколлене, где зимой устраивают прыжки с трамплина и откуда открывается один из самых красивых видов в мире: длинный, извилистый Осло-фьорд с его островами, пароходами и гребнями гор, подернутый туманной серебристой дымкой. Не встретили мы участников учительского конгресса и в тихой загородной уличке, где в доме за высокой оградой живет и никого к себе не пускает Эдвард Мунк – как видите, так поступает не только Гамсун. И странно, откуда в душе великих художников столько горечи к людям?
В Норвежском музее я нашел помимо прочего прекрасное старинное полотно, на котором Иоанн Креститель крестит Иисуса Христа в студеных водах норвежского фьорда. Жаль, нет там картины, изображающей бегство евреев из Египта на лыжах… Зато лицо у Распятого на норвежских народных иконах спокойное, почти довольное, – как это не похоже на католический культ мук и смерти!
И еще одно место было безлюдно, почти священное место: большой бетонный сарай, где покоится «Фрам».
Правда, я осмотрел еще древние челны викингов, вырытые из курганов. Они превосходно сохранились и очень красивы. Норвежцы чуть ли не молятся на них. Я далеко не моряк, для меня даже поездка через Ла-Манш – незаурядное приключение. Но, глядя на эти черные, хищные, великолепно изогнутые челны без единой железной заклепки, я где-то в самой глубине своей сухопутной души почувствовал, что мореплавание
148
Осебергская скорлупка –Чапек имеет в виду лодку викингов.
Кто бы сказал, что это прославленный корабль! Такое обычное небольшое судно – правда, из прочного дерева, и широкие борта его укреплены балками и бревнами. Камбуз – просто коробочка, машинное отделение – курам на смех, трапы и двери такие низкие и узкие, что лоб расшибешь. Вот каютка как для ребенка, и на ней надпись: «Свердруп»; [149] и другая, с койкой, где не смог бы вытянуться даже наш Франя Шрамек, а над дверью надпись – «Нансен». И третья каюта, еще поменьше – «Амундсен». В каждой из этих дощатых каморок висят на крючке меховая доха с капюшоном и сапоги из тюленьей кожи; здесь грустно и пахнет нафталином. Вот секстант, бинокль и еще какие-то навигационные приборы – ими пользовались Нансен, Свердруп и Амундсен. Вот зубоврачебные щипцы, хирургические ножницы, скальпели, бинты, маленькая аптечка – и больше ничего. Да, вот так встреча! Опять я почувствовал себя дома, на родине, в дни своего детства. Помнишь, как мы играли в Нансена и Свердрупа? Помнишь, как ты зимовал на «Фраме»?
149
Свердруп Отто(1850–1930) – норвежский полярный исследователь, в 1893–1896 годы сопровождал Нансена в его путешествиях.
Это было в отцовском саду, среди роз и жасмина. Мы тогда застрелили белого медведя и в санях, на собаках, тронулись в путь по снежной равнине. «На север, на север!» Но льды и непогода заставили нас вернуться. Ух, как труден был этот обратный путь, вспомни только! Ничего не поделаешь, надо было вернуться до наступления полярной ночи. Наконец на горизонте показался наш «Фрам» – и мы приветствовали его ликующими возгласами! Да, наш «Фрам», ибо он принадлежал всем нам, читающим мальчишкам всего мира. Не спорьте, это наш корабль, и мы вправе почтительно и нежно потрогать на нем любой секстант, бухту каната или зубоврачебные щипцы. Но вот на этой каюте – табличка «Амундсен»; это уже другая глава, мы читали ее в другое время и по-иному. Здесь мы ни к чему не потянемся детским пальцем – здесь мы по-мужски снимем шляпу. (Отчего тут так душно – или это нафталин?) Значит, на этой койке спал человек по имени Амундсен; наверно, ему приходилось поджимать ноги… Человек, который видел оба полюса. Человек, погибший в снежной пустыне, куда он полетел, чтобы спасти какого-то хвастуна, сунувшегося в его Арктику. [150] Да, все это запечатлелось в нашей памяти куда глубже, чем воспоминания детских лет.
150
Руальд Амундсен(1872–1928) – известный норвежский полярный исследователь, организатор ряда арктических экспедиций, первым достигший в 1911 году Южного полюса, погиб во время попытки оказать помощь итальянской экспедиции Нобиле, потерпевшей катастрофу на дирижабле «Италия» во льдах полярного бассейна. Экспедиция, возглавляемая Нобиле, была организована весьма легкомысленно, организаторы ее больше заботились о рекламе. Экспедиция была спасена советскими полярниками.
А вечером, поздно вечером, вокруг нас уже не было никаких учителей воскресных школ, только белая северная ночь. Над Карл Иоганс Гате витал холодный дух Ибсена, а местные жители наслаждались летним воскресеньем. Норвежская толпа как-то плечистее и кряжистее, чем шведская; вид у нее более мужицкий, не такой степенный. В толпе царит развеселое настроение, как у всех наций, склонных к выпивке и политике; но, судя по лицам норвежцев, их можно не бояться.
Бергенская магистраль
Бергенская горная железная дорога принадлежит к числу так называемых чудес техники. По большей части такие чудеса – это туннели и виадуки: особенность бергенской магистрали в том, что ее туннели, так сказать, возведены, а не прорыты – они построены на земле, из бревен и досок. Защищенные от лавин и заносов, целыми милями тянутся они вдоль самых интересных мест. Там же, где нет туннелей, путь огорожен высокими дощатыми заборами.
Впрочем, терпеливый наблюдатель все же дождется местечка, где, как говорится, плотник оставил дыру, и сможет с минуту изумляться красоте и величию мира, а поезд тем временем въезжает в новый деревянный туннель. Но буду рассказывать все по порядку. Прежде всего скажу, что чудо техники начинается только от Устедаля, около Устеквейки, сначала же поезд проезжает обычные подземные туннели или мчится по зеленому краю, мимо лесов и пастбищ, рек и озер. Все время есть на что поглядеть: деревянные усадьбы и безрогие коровы, горы и долы. Так мы добрались до Хёнефосса, который славится своим водопадом, затем оказались в прелестной долине Сокны, среди прекрасных свежих лугов и черных лесов. По зеленеющим склонам рассеяны коричневые бревенчатые домики на сваях, напоминающие избушку на курьих ножках…