Рассказы. Повести. Легенды
Шрифт:
– - Главное дело, к ночи!
– поддакнул Бородатов.
Остальные поглядели в окошко и ничего не сказали.
За окном сильно стемнело, хотя было еще не поздно.
– - Так как же, господа?
– спросил Панфилов, оглядывая всю компанию и не зная, на что решиться.
Среди общего раздумья и тишины вдруг где-то жалобно-жалобно запищал ветер, таким тоненьким голосом, точно муха, попавшая в паутину.
– - Придется ночевать, должно быть...
Никто не возражал. Все глядели в разные стороны, и все были невеселы.
– - В третьем году вот так же, - сказал Сучков, - мы остались, а игнатьевские приказчики поехали
Все повесили головы. Блуждать до утра под метелью никому не хотелось.
– - Господа, я, по совести, не могу вас пустить, - вмешался в разговор смотритель, седенький старичок, стоявший тут же в дверях.
– Переночуйте лучше; за ночь погода уймется, и с богом! А то долго ли до греха? И волков здесь у нас много, целыми стаями ходят.
При этих словах Кротов машинально ощупал в кармане револьвер... Положение было тягостное, натянутое, и молчание долго не прерывалось, пока сучковский приказчик, перетрусивший еще на той станции при первом ветре, осмелился проговорить, запинаясь на каждом слове:
– - Помилуйте-с .. куда же ехать?.. Изволите ли видеть, вьюга очень сильная... с дороги собьешься...
Все в душе с ним были согласны.
– - А там, говорят... волки-с голодные...
– - Конечно... конечно!..
– в раздумье соглашался Панфилов, после чего приказчик, видя, что дело идет на лад, продолжал уже с большею уверенностью:
– - Что за беда! И всего-то потеряли бы какие-нибудь сутки-с!
Это неосторожное слово сразу испортило все, и Панфилов вскочил.
– - Сутки?
– ужаснулся он и даже попятился от приказчика, точно тот поднял вопрос об его чести.
– Чтоб я потерял сутки? Да вы с ума сошли!.. Лошадей, пожалуйста!
– решительно заявил он смотрителю и затем обратился к Сучкову.
– - Вам как угодно, а мы поехали!
Поднялся шумный говор. Все встали, все говорили.
Смотритель пробовал успокоить, но принужден был в конце концов распорядиться о лошадях.
– - Я тридцать лет езжу, бог милостив!
– возвышался над всеми голосами голос Панфилова.
– -Не первую метель выносить! Едем, господа, нечего медлить-то! С богом, в дорогу!
И первый решительными шагами направился к выходу. Его воодушевление сломило и разогнало общую робость Все перекрестились и последовали за ним; только смотритель, провожая их, неодобрительно покачал токовой.
На дворе был сущий ад. Ветер с визгом к ревом пригибал чуть не до земли молодые деревья; в мглистом воздухе крутился снег, шарахаясь летучими массами вправо и влево.
– - Доедем, ямщик?
– твердым голосом спросил Панфилов.
Тот отвечал, не смущаясь:
– - С этакими седоками - бог милостив!
Все уселись, крепко запахнувшись. Прокричали голоса, зазвонили колокольчики, и повозки, едва отделившись от станции, погрузились во мрак.
Часа уже два прошло, как покинули станцию.
Лошади бежали, часто спотыкаясь. Ямщик гикал на них и взмахивал рукавицей. За чепчиком повозки злилась непогода, и тоскующий ветер неотвязчиво лез под фартук с нытьем и нетерпением; то справа, то слева забегал он и, казалось, вот-вот ворвется, но отставал и силился вновь догнать и, догоняя, хлестал сзади по крышке или опять скучал где-нибудь около. Мрак и вьюга были кругом; ни неба, ни
Еще тоскливее делалось на сердце... Живая сила разгулялась в поле; все жило своей особенною, непонятною жизнью - и вьюга, и поле, и взбаламученные хлопья снега, и только кони, люди да колокольчики замешались сюда ни к чему, как лишние гости на чужой праздник.
Ехали все тише и тише. Колокольчик вздрагивал и стонал, но не заливался, как раньше, беззаботною песней.
Лошади пошли шагом.
– - Да, ну! Дьяволы!
– раздался сердитый окрик, точно сквозь стиснутые зубы, и следом за тем щелкнули резкие удары кнута.
– Вытягивай!..
Лошади потянули недолго изо всей силы и вскоре остановились, тяжело дыша. Слышно было, как кнут много раз врезывался в их спины, но повозка стояла на одном месте.
– - Что такое?
– спросил Бородатов, высунувши голову.
Однако ничего не мог разглядеть, кроме мутного вихря, который тотчас же влепился ему в лицо и хлестнул по глазам. Лошади стояли, понурив головы, и вздрагивали от беспощадных ударов. Ветер свистел в хвостах и гривах, шуршал по крышке и по оглоблям; с невероятною злостью он дул прямо в глаза; разыскивал малейшие лазейки и сквозь двойные шубы пробегал по груди и ногам. Все присмирели, все думали одну общую думу: как быть?.. В темноте перед глазами прыгали и носились снежные призраки, и ужас бессилия охватывал душу.
– - Что, ямщик?
– спросил заискивающим голосом Панфилов.
Ямщик, который с кнутом в руках ходил отыскивать дорогу, вырос вдруг из мрака как привидение и, подойдя к повозке, сказал, не слыхав вопроса:
– - Нету пути.
– - Да ты поезжай, голубчик, как-нибудь; авось выберемся на дорогу.
– - Где выбраться!.. Ишь темень-то, хоть глаз выколи!..
Да и буря разыгралась на диво.
– - А ты все-таки поезжай, милый! Авось, как-нибудь...
Ямщик, что-то проворчавши, уселся покрепче и потом, хлопнув рукавицами, подобрал вожжи. Лошади рванули было вперед, но под полозьями намело кучи снега. Долго бились, напрягая все силы, чтобы стронуть с места повозку, и, наконец, поехали шагом.
А вьюга разыгрывалась все пуще. Какая-то сила с шумом и свистом мчалась поверху и вдруг упадала вниз и пробегала дальше понизу, кувыркаясь и жалуясь.
– - И дернул нас черт поехать в этакую погоду!
– удивлялся Кротов. Насмерть озяб!.. Даже лошади не идут.
Действительно, повозки опять стали. А ветер метался по полю, кидаясь в разные стороны; то вдруг он затихал и плакал, то вдруг набрасывался с бешенством на повозку и стучал по ней словно кулаками, желая выворотить наизнанку чепчик, который весь тресся под его напором.