Рассказы. Повести. Легенды
Шрифт:
Курганов отхлебнул и вытер усы.
– - Погоди, Феня... Уйду - сказал он, - погоди меня гнать.
Он горько вздохнул и в два больших глотка осушил весь стакан.
– - Хорошая брага, - похвалил он, начиная закуривать папиросу и чувствуя, что мысли его постепенно начинают путаться.
– А ты слышала, Феня, как арфистки поют?
– - Нет, Афанасий Львович... Где же мне слыхать, я в трактиры не хожу.
– - И не ходи. Там всякое безобразие... Лучше, Феня, книжки читай... Я, пока читал, хорошим был человеком...
– - Умею, Афанасий Львович. Меня дядя начал учить. Без него я бы ничего не знала.
– - Молодец дядя!
Наступило молчание. Феня стояла возле стены, опустивши глаза, и дожидалась, когда Курганов уйдет, а тот сидел на ее постели с папиросой в зубах и задумчиво глядел на тусклое пламя свечи, вертя в руках выигранное кольцо.
– - Ну, поди, я тебе надену, - вспомнил он про подарок.
Феня не отвечала. Курганов опять замолчал.
Несколько минут он пристально и спокойно созерцал Феню. Ее молодое лицо казалось ему красивым и, главное, свежим, девственным, почти детским; волосы ее были гладко зачесаны назад и сплетены в косу; от всей ее фигуры, от свежего лица, от скромно опущенных глаз веяло юностью, простотой и, как казалось в эту минуту Курганову, самобытной прелестью, и он мало-помалу залюбовался ею.
Он мысленно сравнивал ее лицо с размалеванными лицами арфисток, которых час тому назад угощал в кабинете, слушая их песни и вольную болтовню, а иных даже обнимал и целовался с ними. Ему становилось гадко от этих воспоминаний. Он глядел на Феню и дивился, как мог он находить удовольствие среди тех, кто доступен каждому без симпатии, без любви, даже без уважения. И ему казалось, что он уже давно ненавидит эти лица с подведенными бровями, этот неискренний хохот, это необузданное веселье, весь этот чад продажной любви, из которого он только что выбрался с тяжелой головой и несвязными мыслями.
– - Не гони меня, Феня, - ласково обратился к ней Афанасий Львович, и в голосе его дрогнула скорбная нотка.
– Ты меня давно знаешь. Не бойся меня, я не злой человек.
– - Что вы, Афанасий Львович! Кто же говорит... Я не боюсь... Сидите сколько угодно.
– - А... ты все не про то, Феня! Ты думаешь, что я у вас постоялец, что я твоей Емельянихе деньги плачу, так мне уж и черт не брат! Сижу, мол, где хочу, делаю, что знаю.
Нет, Феня!.. Ты лучше вот что скажи: веришь, что я не злой человек, что я тебе ничего худого не пожелаю? Коли веришь, садись рядом, а я тебе буду рассказывать...
– - Рассказывайте, Афанасий Львович; я слушать буду все равно стоя.
– - Садись, говорю тебе!..
Курганов быстро поднялся и схватил ее за руку выше кисти. Феня взглянула на него с недоумением и страхом и прошептала:
– - Афанасий Львович!.. Пустите, ради господа!..
– - Я с тобой попросту говорю, а ты все дичишься. Ну, бог с тобой! упрекнул Курганов
Он сел опять на постель, а Феня подала ему наполненный стакан.
– - Ты думаешь, я счастлив?
– продолжал Афанасий Львович, отхлебывая браги.
– Нет, Феня, все это чепуха...
Да, чепуха! И вся жизнь моя - чепуха, просто хоть пулю в лоб!.. Для чего я живу? Ну, скажи, пожалуйста, я живу для какого черта? А? Кому я нужен?
– - Что вы это, Афанасий Львович?
– возразила та с недоверием.
– Ваша ли жизнь нехороша?
– - Чем же она хороша?
– - Да все у вас есть... все вас любят... Сами вы такой...
– - Какой это "такой"?
– - Молодой...
– сконфуженно договорила Феня, хотевшая было сказать "красивый".
Курганов вздохнул и с грустью махнул рукой, как бы говоря, что его песенка спета.
– - Молодой...
– повторил он задумчиво и усмехнулся.
– Был молодой, Феня! Был да сплыл!.. Вон уже скоро плешь начнет протираться... А выпито-то сколько?.. Ведь если все это в котел лить, что я выпил, так зелье то котел проест, а не то что живого человека... Э, где уж тут до молодости!
Зря прошла! А вот ты отчего такая грустная всегда?
– спросил он неожиданно, вглядываясь в ее лицо.
– Или живется несладко?
– - Я ничего...
– - Знаю, как "ничего"! Уж больно Емельяниха-то у тебя шельма, да и Степаниде Егоровне тоже пальца в рот не клади.
– - Нет, за бабушку мне надо бога молить, - возразила Феня.
– Кабы не она, и жить бы как - неизвестно. Конечно, работы много, да я работать умею, мне нетрудно.
– - Плюнь ты на свою бабушку. Терпеть ее не могу, старую хрычовку!
– - Как же так, Афанасий Львович! Зачем так говорить, это мне даже грешно. Я, может быть... Я, может, и уйду... Только ведь, Афанасий Львович... Только я сама еще не знаю.
– - Уйдешь? Куда уйдешь?
– - Так... Куда-нибудь...
Феня, теребя руками концы платка, осторожно взглянула на Курганова, как бы решая, можно ли сказать ему тайну, и добавила:
– - В монастырь, может быть, пойду... Я давно собираюсь.
– - В монастырь?.. Да ты с ума сошла, Феня!
– воскликнул тот.
– Зачем тебе в монастырь?
– - Что же здесь-то делать, Афанасий Львович?
– проговорила Феня, волнуясь все более.
– Я ведь... мне ведь...
– - Тяжело тебе здесь, вот что!
– разрешил ее колебания Афанасий Львович.
– А говоришь "ничего"! Какой ничего! Запрягли в работу, как лошадь, без отдыха. А ты все терпишь, все сносишь.
– - Как же не терпеть... Конечно, нужно терпеть... Преподобная Феодора и не это терпела, когда в монастырь пошла... Вот и я, Афанасий Львович, должна претерпеть .. В монастыре будет еще труднее...