Рассказы. Повести. Легенды
Шрифт:
Едва гусляр окончил песню, как Панфилов и Леонид, точно сговорившись, воскликнули одновременно:
– - Псалом! Сыграй псалом!
– - В самом деле, псалом!
– сказали и прочие, которым эта мысль очень понравилась; но старик отвечал с видимым сожалением:
– - Место не такое, господа хорошие!
– и громко вздохнул, как бы жалуясь.
– Трактир-с!..
Это замечание заставило всех оглядеться. И вся обстановка мгновенно опошлилась в их глазах, все стало нелепо, мерзко - и эти круглые полоскательницы
Панфилов вынул из кошелька два серебряных рубля.
– - Держи, Илья Михеевич!
– - Благодарю покорно!
Пока давали что-то другие, Матвей Матвеевич сказал, ни к кому не обращаясь:
– - - Ну, я пойду!
И, усаживаясь в повозку, строго спросил ямщика:
– - Можешь ты ехать проворно?
– - А что ж!
– согласился тот.
– Можно.
– - Ну, так жарь во все лопатки! Вот тебе рублевка.
Чуваш засуетился, вспрыгнул на облучок и действительно так погнал по городу тройку, что бродившие куры с криком бросились в разные стороны.
Опять выехали на Волгу. День блистал во всей своей красоте.
Анютин и Кротов, наслаждаясь в своей повозке полнейшею свободою, то и дело передавали по очереди друг другу бутылку с коньяком и, наконец, вспоминая гусли, запели "Среди долины ровные". Голоса их раздавались на далекое пространство, но были дики и резки; и так как это были два баса, а старались брать во что бы то ни стало теноровые ноты, то и ревели оба, как заблудившиеся коровы.
– - Кто их там режет!
– сердито сказал Матвей Матвеевич.
Бородатов сейчас же привстал и высунулся из повозки.
Увидев его, певцы еще сильнее заголосили, но он погрозил им кулаком, потом махнул рукою. Те поняли, в чем дело, и пение прекратилось.
На каждой станции чуваши менялись.
Пока Панфилов раздумывал о своих делах, а Бородатов, зевая по сторонам, придумывал от скуки повод, чтобы придраться еще раз к чувашу и посмеяться над его простотой, ямщик все прислушивался к повозке, все крутил головой и, наконец, сказал седокам, доехав до Криушей:
– - Погода меняется.
– - А что?
– - Не скрипит.
Действительно, полозья уже не скрипели и белоснежная равнина не блистала мелкими искрами, как было поутру, но холодно было по-прежнему.
– - К ночи распустит!
Но ночь была еще не близка.
Солнце едва начинало склоняться к западу, когда, миновав Курочкино, подъезжали к Свияжску. От него рукой подать до Казани, и эта мысль занимала путников больше всего.
– - А что, Василий Иванович, - сказал Бородатов, придумав, наконец, шутку над ямщиком, - отъехали мы теперь половину станции?
– - Во здесь половина, - указал тот кнутом на дорогу.
– Проехали половину!
– - А которая половина
Чуваш, не разобрав всей коварности вопроса, ответил попросту:
– - Эта половина побольше против той половины.
Бородатов захохотал.
– - У него даже половины не одинаковы!
– восхищался он перед Панфиловым.
– - Верно, верно, - возразил снова чуваш, - новая половина будет побольше.
Проехав еще немного, ямщик, вероятно, сообразил, что над ним посмеялись, и пожелал отомстить.
– - Купец, - обратился он к Бородатову, - куда, потвоему, дальше: с Чуксар на Свияжск или с Свияжска на Чуксары?
– - А что?
– - Да так.
– - По-моему, все равно.
– - А как же так: с рождества до пасхи - вон сколько, а с пасхи до рождества - э-ге-ге сколько!
И оба они стали смеяться: Бородатов над чувашом, а чуваш над Бородатовым.
Чем ниже опускалось солнце, тем желтее становились его лучи, и закат нисколько не походил на вчерашний.
Горизонт не рдел, как вчера, ярким румянцем, а весь окутался легкою серою дымкой, и зарево было желто, точно больное. Эта желтизна широко разлилась по небу, почти до зенита, и гляделась в стекла свияжских построек, отражалась на стенах и крышах, отчего и весь город казался каким-то желчнобольным. Желтолицые татары встретили на почтовой станции тройки и громко заболтали про них непонятные речи.
– - Живей, живей, князь! Некогда дожидаться!
– крикнул им Матвей Матвеевич.
Два татарина махнули ему рукой, и никто ничего не ответил. Сравнительно с чувашами, это были гордецы и упрямцы. Даже когда тройки были готовы, ямщики залезли на облучки не по-ямщицки: осторожно и расчетливо, чтоб усесться удобно.
Подобрав вожжи, татарин издал сердитый гортанный звук, похожий на "ы", и крепко ударил кнутом. Лошади тронули.
Сильно вечерело; но в воздухе заметно становилось теплее.
– - Послушай, князь, - сказал Тирман, - отсюда ведь есть на Казань прямая дорога, минуя Услон?
– - Есть.
– - Валяй по ней. На чай получишь.
– - Не можно, - ответил татарин таким решительным тоном, после которого уже не на что было надеяться.
– - Три рубля дам, - соблазнял его Тирман.
– - Не можно: вьюга была, - повторил ямщик и сердито зарычал на коней: Ы! ы!
В какие-нибудь полчаса вечерние сумерки сменились совершенною темнотою. Ни звезд, ни луны не было на черном небе - скучно делалось на реке. Повозки ехали тихо, лошади часто фыркали и щелкали задней подковой о переднюю. В воздухе становилось сыро и знойно. Насилу добрались до Услона, который стоит на высоком берегу Волги. Отсюда днем видна была бы Казань как на ладони, но теперь среди темноты только блестели стройными линиями огненные точки.