Рассказы
Шрифт:
— Сегодня — убьют. Сегодня — обязательно. Потому что больше трехсот лет время, как правило, не длится. А у вас, вон уже сколько — пятьсот! И потом, — он печально прищурился, — сегодня на небе собираются какие-то странные тучи. С дождем.
Сошедший с ума Слевз метался от дерева к дереву, падал и прятал лицо в листве. Закрывал руками. Может, он и не сходил с ума, а просто заболел, забредил, но слова, которые он выкрикивал, можно было приписать только человеку с сильно развитой придремотой умственной части головы: «Сильней попыток носорогов бежать
Так он кричал и, в жару, носился по глухому лесу, выйти из которого было уже невозможно. Не потому, что неизвестна дорога или нет сил, а потому что ничто не звало обратно. Не было теперь ни прошлого, ни будущего, а только — смутная память их существования. Но и она разбивалась вдребезги при виде равнодушных стволов хвойных и лиственных деревьев. Черных деревьев, поросших мхом с южной стороны. Стемнело.
Слевз споткнулся о какую-то паутинку и упал на землю. Он лежал и, широко распахнув глаза, рассматривал непонятно почему остановившегося муравья. Еще раз стемнело. И еще раз.
Потом ветер разогнал тучи, и неподвижно лежащего охотника, поэта, воспевающего любовь и носорогов, осветили взошедшая над холмами луна и тоненький, как волосочек, оранжевый месяц. Света было недостаточно, поэтому им помогало солнце. Только его было плохо видно, так как Солнце — это звезда, а звезды находятся за сотни динозавренных позвоночников от нашей планеты.
Слевз встал. Посмотрев на небесные светила, он спокойно, быстрым шагом пошел к тому месту, откуда начался его бег, остановился и долго не опускал глаз к земле. Смотрел вверх или в стороны.
Под его ногами, мирно и неестественно раскинув копыта и уши, лежал труп Доисторического Лося. На голове у него красовались широкие рога, а в боку — острые стрелы. Числом — три.
На Главной Опушке начинался пятисотый ежегодный праздник Очередной Неудачи.
О девочке уже никто не вспоминал, а отсутствие охотника объясняли тем, что он, видимо, маленько заблудился и подойдет позже. Решили начинать.
Тысячи фонариков, сделанных из Подручных Материалов и Чего Попало, осветили Опушку. Каждый держал их по нескольку штук, и каждый сам был как фонарик. Люди улыбались, кивали знакомым, насвистывали любимые песенки, даже залезали друг другу на плечи, а кто мог — разумеется, на голову.
Так наступила самая настоящая полночь, и на Говерительный Пень взобрался Луненадо.
— Эх! — сказал он так, чтобы все слышали. — Эх, ну и ночка, дорогие братья и сестры. Эх, повеселимся с подскоками!
Услышав про подскоки, все захлопали, заподбрасывали друг друга в воздух, а Луненадо, очень этим обрадованный, продолжил:
— Пятьсот лет — это вам не шмык-дрык, не тык-бык, не бук-хрюк! Пятьсот лет — это очень даже крупная дата! И не беда, что на этот раз ничего не вышло, выйдет в другой! Главное, что мы вместе, что нам весело и что скоро будет веселье с подскоками!
Люди закричали еще громче.
— Но, — вождь улыбнулся, — перед тем как начать веселиться, отдадим должное нашему Героическому Попытчику нашему поэту!
Все поняли, что сейчас будут стихи. Под общие возгласы равнодушного, почти воинственного одобрения к Говорительному Пню подбежал Тактих. Он достал лоскутик со стихами и задекламировал с выражением что-то из раннего Слевза:
МногоВсе захихикали, но не очень, так как давно знали о неудавшемся романе охотника и дочери вождя.
Культурная часть была окончена, и наступал сам праздник, большой, веселый — с фонариками. Еще мгновение, и в полной тишине будет сделан первый подскок. Его совершит сам Луненадо. Еще чуть-чуть и…
Теплые дождинки опали на щеки и ладони людей, словно это шел не дождь, а первый сентябрьский снег. Все вокруг стало незнакомо: лица, предметы, фонарики. Среди полной тишины слышался только едва различимый шорох: из стороны в сторону ходила и засматривалась на очарованных людей повариха Комудоба.
Это продолжалось недолго.
Когда все ожили, в центре опушки стоял Слевз и глядел на убитого Лося. Никто сначала не понял, что это за туча лежит у ног Героического Попытчика, куда это полным ужаса взглядом смотрят только что веселившиеся Тактих и Луненадо.
Люди испугались. Для начала — хотя бы потому, что не испытали радости. Сильнее пошел дождь.
— Продолжим Праздник Очередной… — начал вождь и осекся. — Девчонку! — закричал он. — Приведите сюда девчонку!!!
Как будто из-под земли появились две старушки в разноцветных париках и тут же умчались в глубь леса, к Большому Дуплу.
Медленно потянулось время.
Все, кто находился на поляне, поняли, что жизнь теперь если и не окончится, то уж точно изменится. Большим счастьем будет помнить свое прежнее имя. Чувство невероятной утраты охватило всех, но никто не мог понять — в чем эта утрата, никто не видел в происходящем ничего, кроме причин для радости. И тем сильнее что-то тяжелое и непонятное давило на душу.
Люди молчали, однако в мыслях, прокрутив назад события дня, вспомнили сорвавшийся утренник.
Откуда эта семилетняя или, бог ее знает, сколькихлетняя девчонка узнала о том, что произойдет? И что?! Что произошло? Сбылись вековые, очень сильно стародавние надежды! Те, кто сегодня сошлись на Опушке, должны были чувствовать себя счастливчиками, избранными из множества предыдущих и последующих поколений!.. Не чувствовали… Было страшно.
Фонарики погасли. Опушка освещалась, как и лес, луной, месяцем и солнцем, едва различимым среди других звезд.
Едва людям послышалось, что кто-то шепчет: «Точно… Потерял», две старушки-санитарки вывели девочку на центр Опушки и поставили на Говорительный Пень.
— Вот и настал этот день, — сказала она весело и немножечко дерзко, — вы особо не расстраивайтесь: ведь никто ни в чем не виноват, просто время задержалось в наших краях больше положенного срока…
Дождинка тюкнула по макушке Неждали, который слушал девочку, сидя у нее на ладони.