Рассказы
Шрифт:
Миссис Хэйли вернулась к гостям и со светлой улыбкой сказала:
— Нам придется немного подождать кофе. Мой муж, наверное, в детской — рассказывает мальчикам сказки. Эрол и Дик еще такие малыши, что их приходится убаюкивать сказками.
— Ах, какая прелесть! — воскликнула миссис Эвелин Ронн, та, что в шестой раз была замужем. — Какая примерная семья! О вас должны трубить иллюстрированные журналы. Я всегда говорила, что эта прекрасная американская семья может служить образцом для всего мира.
В это время из детской донесся победный крик и звон разбитого стекла. Эрол и Дик взломали замок гардеробной и мигом приладили
Спустя четыре дня Ник Хэйли предстал перед судом. После недолгого разбирательства суд приговорил Ника Хэйли к тридцати долларам штрафа за то, что он «покусился ограничить свободу двух своих малолетних детей», и дополнительно к десяти долларам штрафа за то, что «причинил своей жене душевные страдания».
Зачитав приговор, судья внушительно сказал:
— Мистер Хэйли, вам как гражданину Соединенных Штатов следовало бы понимать, что семья — это краеугольный камень нашего общества…
Притча о воробье
— Я тебя ненавижу! — крикнул воробей автомобилю и уронил свою желтоватую визитную карточку на только что вымытое ветровое стекло.
Автоматические дворники сделали несколько поклонов налево и направо, и снова замерли в исходной позиции.
— Это старый, знакомый трюк, — сказал воробей, усевшись на отражатель уличного фонаря. — Этому ты научился у людей: утираешься, если что-то попало тебе в лицо. Но попробуй-ка утереться теперь!
Воробей подлетел к заднему выпуклому стеклу машины, справил нужду и злорадно воскликнул:
— Что, руки коротки? Лицо-то ты себе вытираешь, а попробуй-ка вытри затылок! Уродина!
Автомобиль в ответ только холодно улыбнулся. Воробей подсел к нему на капот, украшенный блестящей стрелой, и продолжал браниться:
— Бессовестный паразит! Ты противен законам естества и обществу по охрану животных.
— Что плохого я тебе сделал? — мирно спросил автомобиль.
— Ты еще спрашиваешь! Решил уморить меня голодом. Изощренный убийца!
— Ты подбираешь крепкие выражения. Но так поступают все маленькие и бессильные. Чем меньше существо, тем больше оно дерет рот. Это от чувства собственной неполноценности. Кстати, могу тебе сказать, что я не унижусь до того, чтобы убивать всякую крылатую мелюзгу, когда передо мной сколько угодно крупной дичи.
— Например.
— Например, пешеходов — двуногих и четвероногих.
— Ага, признался! — воскликнул воробей. — Вот об этом-то я и говорил: ты решил истребить моих кормильцев. Чик-чирик! Легко тебе похваляться. У тебя брюхо всегда полно калорийным бензином. А у меня дети голодные. Скоро и вовсе клюнуть будет нечего…
Босоногий хельсинкский воробей горько зарыдал. Автомобиль оставался бесчувственным. Его хромированные глазницы и широкая полуразинутая пасть излучали холодный блеск самодовольства. Тараща небьющиеся глаза на безликую жизнь улицы, он проговорил с потрясающим спокойствием:
— Я не уроженец Хельсинки, но как исправный налогоплательщик смею все же заметить, что в этом городе, на мой взгляд, слишком много пернатых. Некоторое прореживание среди них провести даже необходимо. Мой хозяин считает, что начать надо с крикливых серых чаек. Однако и с ними поступают гуманно: никто не думает морить их голодом. В корм подсыпают немножко порошка под названием хлоралоз. Сваренную кашицу помешивают, дают ей остыть и разливают в хорошо вымытые кормушки.
— О, какой садист! — простонал воробей. — Ирод нового времени! Губить невинных пернатых отравленной пищей!..
— Но не голодом же…
— Тебе лишь бы убить. Убийца. Чвирк-чвирк! Носишься всюду и выпускаешь на бегу ядовитые газы… Бесчувственный!..
— В спешке чувства ни к чему. Меня ценят за скорость, а не за чувства. Я ведь служу людям, у которых, по слухам, чувства есть. Так зачем же мне проявлять чувствительность, если мои хозяева сами в этом деле собаку съели. Я же автомобиль, личная машина, лакей человека, одетый в броню и в красивую ливрею с блестящими галунами.
Из круглых, как бисеринки, воробьиных глаз покатились росинки-слезы, не оставившие даже пятнышка на капоте машины. Он плакал о том, что мир полон зла. Несправедливая природа не наделила его музыкальным слухом и певчим голосом, и потому бедняга выразил свое горе слабым писком:
— Чи-ик… Чи-ик!.. Куда мы, несчастные воробьи, денемся теперь? Скудные продовольственные запасы отравляют, воздух оскверняют отвратительным зловонием. Чик-чик! О, как хороша, как великолепна была жизнь в доброе, старое время, когда по улицам и тенистым аллеям моего родного города еще расхаживали красивые, дородные лошади… Да, тогда у нас был вечный праздник… Куда ни пойдешь, всюду тебя ждет ароматный дымящийся обед: хорошо проваренный овес, ячмень… Был выбор, было изобилие… Но потом явился ты… ты, ненавистный, гадкий чужеземец, бессердечное ракообразное… Ты пришел с ревом и треском и коварно истребил всех лошадей, наших благодетелей и кормильцев…
Грустный воробей, предавшись упоительным воспоминаниям, впал в глубокую меланхолию. Автомобиль сказал холодно:
— Брюзга! Теперь я понимаю, за что тебя называют паршивым воробьишкой. Ты не способен сам обеспечить себе пропитание. Но если ты все еще тоскуешь по доброму, старому времени и ароматным обедам, то я могу дать тебе адрес. Вон в том здании находится редакция газеты. Пойди туда и попроси у сотрудников порцию того пахучего добра, которым они щедро начиняют каждый свой номер.
— Постыдился бы! — воскликнул воробей. — Ты ко всему еще и аморален!
— Аморален? Нет, — все с той же лощеной улыбкой возразил автомобиль. — При мне в Хельсинки нравственность стала значительно выше. За последние двадцать лет не было ни одного случая конокрадства.
— Зато автомобили крадут.
— Прости, пожалуйста. Автомобили не крадут, а всего лишь берут взаймы без разрешения. Поневоле приходится брать напрокат, поскольку не у всех еще есть собственные машины. Я все-таки никак не могу понять, за что ты меня ненавидишь? Ведь я благодетельствую человечеству. Я создаю комфорт. И притом я до некоторой степени уравновешиваю чрезмерный рост населения. Правда, людей пока еще рождается больше, чем я успеваю раздавить своими колесами, но пройдет годика два, и я сравняю счет. Что же касается твоего пропитания, то я же дал тебе совет. Могу дать и другой: лети куда-нибудь в парк или на набережную — там сердобольные старушки кормят голубей и уток, и тебе всегда перепадет лишняя крошка, пока не прогонят.