Рассказы
Шрифт:
— Председатель должен был смотреть за этим. Мы почем знали.
— Что ж ты без председателя-то не знала, что перед дверью навоз валить нельзя, десяти шагов не могла сделать, до ямы донести? — сказал рабочий, обращаясь к женщине в платке.
— Это с верхних этажей в форточки вываливают. Ты разберись сначала, а потом и говори.
— Из верхних само собою, а ты вчерась с порога горшок выливала.
— Я выливать стала, когда тут другие навалили.
— По скольку же теперь часов заставите кажного работать? недоброжелательно спрашивали
Председатель, высокий худощавый человек в солдатской шинели, суетливо оглянулся по двору, как бы проверяя, много ли собралось народу.
— Надо так пригадать, чтобы в неделю все кончить, — сказал он.
— То-то вот, кабы за делом-то смотрел, каждый день заставлял бы чистить, тогда бы по пяти минут на человека, больше бы не пришлось работать, а теперь целую неделю спину гни, — сказала женщина в платке.
— А сами-то вы где были? Кто же вам запрещал чистить?
Женщина сердито промолчала, а потом сказала:
— Раз кто за этим смотреть поставлен молчит, что ж с нас-то спрашивать? Вы должны заставлять.
— Где ж ему заставлять. Его не боится никто. Вишь, вон собрался народ и стоит неизвестно чего.
— Когда ж работать-то начнем? — закричало уже несколько голосов.
— Так что ж вы не начинаете? Лопатка в руках есть, чего вам еще? — отвечал суетливо председатель, оглядываясь по сторонам и ища себе лопатку, — дайте-ка мне лопаточку.
— Да вы заставляйте работать-то… а он лопатку ищет!
— Прямо смотреть тошно. Крикнуть не может как следует.
Все подошли к наваленным горам навоза и стали нехотя копать.
Председатель тоже принялся работать.
— Эх, прежний-то председатель был молодчина. Бывало, выгонит всех на работу, сам до лопатки не дотронется, а только стоит и кричит на всех.
— Да, у того не стали бы почесываться, — сказала женщина в платке. — Тот, как чуть что не так, сейчас — штраф, а не то вовсе в милицию. У того из окна помоев не выплеснешь, а если и выплеснешь, так, бывало, сначала раз десять оглянешься.
— Тот, бывало, сядет, цигарку в зубы и только кроет всех. И работали — в лучшем виде. Самим же лучше: час отворочаешь, зато потом иди на все стороны. А тут вот будем через пень колоду валить до вечера, а там дома работы по горло.
— Тут бы двинуть матюгом, сразу бы у всех руки развязались, а то копаешь, ровно сонный.
— Прямо работать противно, — сказала женщина в платке.
— Да, уж как не боишься человека, дело плохое. Вчерась тротуары чистили; объявили, чтобы к двенадцати часам собрались, а то его в милицию посадят. «Убедительно, говорит, прошу — не подведите». Вышел в двенадцать — ни души. Давай сам скрести.
— У прежнего, бывало, за четверть часа до срока все на местах. А как опоздал, лишних два часа работать заставит, да еще благословит тебя, — сказала женщина в платке. — Бывало, женщин и то такими словами кроет, ежели что не так, — и никто не обижался.
— Не обижались, потому что порядок.
— А у этого до того дошли,
— А в квартирах-то что делается? Прежний председатель цыпленка не позволял держать, а теперь кроликов развели, коз, — сказала женщина в платке. — Я поросенка купила, тащу его на третий этаж к себе по парадной лестнице, нарочно, чтобы на него не налететь (он по черной ходит), а, глядь, он как раз тут и идет навстречу. Этот домовой у меня сигает, из рук вырывается, а он загородился газетой, будто читает, и прошел, ничего не сказал, словно не видал. — Может, и правда не видал?
— Какой там не видал, когда этот демон у меня чуть через перила не пересигнул, уж поперек его за живот схватила.
— Да, человечка господь послал.
— Ну, ей-богу, ничего не сделаем нынче, — сказала раздраженно женщина в платке, — вот уж целый час, как вышли, а работать еще не начинали.
— С таким председателем никогда не начнешь.
— Эх, смотреть противно. Стоим все как вареные. Ежели б прежний-то был… Тот бы церемоний разводить не стал. Как двинул бы…
— Сразу бы заходили, — бодро сказало несколько голосов.
— Как же можно. Веселей дело бы пошло.
Комната
Портниха ползала по полу около выкроек с булавками в зубах, когда пришла ее родственница узнать об обещанной комнате.
— Ну, что, или не умерла еще?
— Да нет… Теперь только оглохла еще совсем.
— Что тут будешь делать, куда деваться. Вещей пропасть, да собак двух еще Андрея Степановича угораздило привести. Голову скрутили эти собаки. — А доктор что говорит?
— Доктор говорит, что при последнем издыхании. Хотя сказал, что с этой болезнью иногда долго живут, если припадки не будут повторяться.
— Ну, он дурак и больше ничего, — сказала расстроенно женщина.
— Может быть, пройдешь, посмотришь сама?
В дальней комнате в углу на кровати лежала ссохшаяся старушка с восковым заострившимся лицом и неподвижно смотрела перед собой, коротко и часто дыша.
— Пришла справиться о вашем здоровьи, тетушка.
— А?
— О, черт… О здоровьи, говорю, пришла узнать.
— Спасибо, матушка. Сын родной забыл, а ты вот, племянница, не забываешь.
— Как себя чувствуете?
— Все так же… Оглохла только. За доктора спасибо. Уж так успокоил меня. Говорит, вы с этой болезнью еще лет пять… проживете…
— С ума сошел, идиот, — сказала женщина.
— И мне сразу стало лучше, успокоилась.
— А припадков не повторялось больше?
— Нет, бог милостив… как капель каких-то дал, так сразу легче стало.
В дверь заглянул легкомысленного вида упитанный мужчина в распахнутой шубе, с шапкой на макушке. Он, с наивным удивлением подняв брови, шепотом спросил, приподнимаясь на цыпочки и заглядывая через спинку кровати: