Рассказы (-)

Бене Стивен Винсент

– Тогда иди домой, Джонни Пай, - сказал старик, и Джонни пошел, но на лице его появились морщины, которых раньше не было.

А время проходило, как течет река, и дети Джонни Пая поженились и повыходили замуж, и были у них теперь свои дома и дети. А у Сюзи волосы побелели и спина согнулась, и когда Джонни и его дети провожали ее в могилу, люди говорили, что она скончалась, когда пробил ее час, но поверить в это Джонни было трудно. Просто люди не говорили так ясно, как раньше, и солнце не грело так жарко, и он, случалось, еще до обеда засыпал в своем

кресле.

И однажды, уже после смерти Сюзи, через Мартинсвилл проезжал тогдашний президент, и Джонни Пай пожал ему руку, и в газете появилась заметка, что он пожал руку двум президентам, одному через полвека после другого. Джонни, Пай вырезал эту заметку и носил ее в бумажнике. Этот президент ему тоже понравился, но, как он и говорил знакомым, куда ему было до того, который правил пятьдесят лет назад. Впрочем, чего же было и ждать, нынче президенты пошли такие, что их и президентами не назовешь. И все же та газетная вырезка очень его радовала.

На нижнюю дорогу он почти перестал ходить - не то, конечно, чтобы прогулка была слишком длинная, а просто редко туда тянуло. Но однажды он улизнул от внучки, которая за ним ухаживала, и пошел. И крутая же оказалась дорога - он и не помнил, до чего она крутая.

– Ну, здравствуй, Джонни Пай, - сказал точильщик, - как поживаешь?

– Говорите, пожалуйста, погромче, - попросил Джонни Пай.
– Слух у меня превосходный, но люди стали говорить не так четко, как раньше. Вы не здешний?

– Ах, вот, значит, как обстоит дело, - сказал точильщик.

– Да, вот так и обстоит, - сказал Джонни Пай. Он надел очки, вгляделся в старика и почувствовал, что его следует бояться, но почему - хоть убей, не мог вспомнить.
– Я знаю, кто вы такой, - сказал он чуть раздраженно, - на лица у меня память замечательная. И ваше имя так и вертится на языке...

– Насчет имен не волнуйся, - сказал точильщик.
– Мы с тобой старые знакомые. И много лет назад я задал тебе вопрос - это ты помнишь?

– Да, - сказал Джонни Пай.
– Помню.
– И засмеялся скрипучим стариковским смехом.
– И из всех дурацких вопросов, какие мне задавали, этот, безусловно, стоит на первом месте.

– Правда?
– сказал точильщик.

– Ага, - усмехнулся Джонни.
– Вы ведь спросили меня, как можно быть человеком и при этом не быть дураком. И ответ, вот он: когда человек умрет и его похоронят. Это каждый дурак знает.

– В самом деле?
– сказал точильщик.

– Конечно, - сказал Джонни Пай.
– Мне ли не знать. Мне в ноябре стукнет девяносто два года, и я пожимал руку двум президентам. Первому...

– Про это расскажешь, я с интересом послушаю, но сначала маленький деловой разговор. Если все люди дураки, как же земля-то движется?

– Ну, мало ли чего нет на свете, - сказал Джонни, теряя терпение. Есть люди храбрые, и мудрые, и сноровистые, им удается иногда двинуть ее вперед, хотя бы на дюйм. Но там все перепутано. Да господи боже мой, еще в самом начале только какой-нибудь дурак полез бы из моря на сушу - либо

был выкинут из рая, если так вам больше нравится. Нельзя верить в то, как люди себя воображают, надо судить по делам их. И я не ставлю высоко человека, которого в свое время люди не считали бы дураком.

– Так, - сказал точильщик, - ты ответил на мой вопрос, во всяком случае, насколько это тебе по силам. Большего от человека ждать не приходится. Поэтому и я выполню свое обязательство по нашей сделке.

– Какое же именно?
– сказал Джонни.
– Все вместе я помню отлично, но некоторые подробности как-то забылись.

– Ну как же, - сказал точильщик обиженно, - я же обещал отпустить тебя, старый ты дурак! Ты меня больше не увидишь до Страшного суда. Там, наверху, это вызовет неприятности, - добавил он, - но хоть изредка могу я поступить так, как хочу?

– Уф, - сказал Джонни Пай.
– Это надо еще обдумать.
– И почесал в затылке.

– Зачем?
– спросил точильщик, явно задетый за живое.
– Не так часто я предлагаю человеку вечную жизнь.

– Ну да, - сказал Джонни Пай, - это с вашей стороны очень любезно, но, понимаете, дело обстоит так.
– Он подумал с минуту.
– Нет, вам не понять. Но вам не дашь больше семидесяти лет, а от молодых и ждать нечего.

– А ты меня проверь, - предложил точильщик.

– Ну хорошо, - сказал Джонни, - дело, значит, обстоит так, - и он опять почесал в затылке.
– Предложи вы мне это сорок, даже двадцать лет назад... а теперь... Возьмем одну небольшую деталь, скажем - зубы.

– Ну конечно, - сказал точильщик.
– Естественно. Не ждешь же ты от меня помощи в этом отношении.

– Так я и думал, - сказал Джонни.
– Понимаете, эти зубы у меня хорошие, покупные, но очень надоело слушать, как они щелкают. И с очками, наверно, то же самое?

– Боюсь, что так, - ответил точильщик.
– Я ведь, знаешь, со временем не могу сладить, это вне моей компетенции. И по чести говоря, трудно ожидать, чтобы ты, скажем, в сто восемьдесят лет остался совсем таким же, каким был в девяносто. И все-таки ты был бы ходячее чудо.

– Возможно, - сказал Джонни Пай, - но понимаете, я теперь старик. Поглядеть на меня - не поверишь, но это так. И мои друзья - нет их больше, ни Сюзи, ни мальчика, - а с молодыми не сходишься так близко, как раньше, не считая детей. И жить, и жить до Страшного суда, когда рядом нет никого понимающего, с кем поговорить, - нет, сэр, предложение ваше великодушное, но принять его, как хотите, не могу. Пусть это у меня недостаток патриотизма, и Мартинсвилл мне жаль. Чтобы видный горожанин дожил до Страшного суда - да это вызвало бы переворот в здешнем климате, и в торговой палате тоже. Но человек должен поступать так, как ему хочется, хотя бы раз в жизни.
– Он умолк и поглядел на точильщика.
– Каюсь, - сказал он, - мне бы очень хотелось переплюнуть Айка Ливиса. Его послушать - можно подумать, что никто еще не доживал до девяноста лет. Но надо полагать...