Рассказы
Шрифт:
– Такое уж мое ремесло, друзья. Не в бедности дело, а ремесло такое... Ну пора мне в путь, а то в городе и пристанища не найдешь на ночь.
– Однако он не двинулся с места и немного погодя прибавил: - Но распить с вами еще кружечку - в знак дружбы - времени хватит. Только вот беда, в кружке-то пусто.
– Не хотите ли сыты?
– сказала миссис Феннел.
– То есть мы. ее сытой зовем, а на самом деле это просто вода от первой промывки вощины.
– Нет, - презрительно отозвался незнакомец.
– После мяса кто захочет глодать кости?
– Да зачем же, - вмешался Феннел.
– Дети-то ведь не каждый день родятся; давай
Он встал и направился в темный угол под лестницей, где стоял бочонок. Жена пошла за ним.
– Что это ты выдумал?
– укоризненно сказала она, как только они остались одни.
– На такого разве напасешься? В кружке-то на десять человек было, а он все один высосал, да еще сыта ему нехороша, подавай меду! Да и кто он такой? Никто его не знает. Не нравится он мне, вот что.
– Да ведь он к нам в дом пришел, голубка. А на дворе непогода, а у нас праздник. Авось не разоримся от одной кружки. Вот станем летом подкуривать пчел, будет и меду вдосталь.
– Ну ладно, налей еще одну, - ответила жена, сокрушенно глядя на бочонок.
– Но откуда он взялся и какое его занятие? Пускаем в дом, а кого не знаем.
– Да и я не знаю. Вот я его еще спрошу.
На этот раз незнакомцу в сером не удалось разом осушить всю кружку, миссис Феннел приняла против этого весьма решительные меры. Налив меду в небольшой стакан, она подвинула ему, а большую кружку отставила подальше. Когда гость выпил отпущенную ему порцию, пастух возобновил расспросы о его занятии.
Незнакомец помедлил с ответом, и тогда другой, сидевший у камина, вдруг заговорил с неожиданной откровенностью.
– А я вот своего занятия не скрываю, - сказал он, - пусть хоть всякий знает. Я колесник.
– Что ж, в наших местах это доходное ремесло, - сказал пастух.
– И я своего не скрываю, - отозвался незнакомец в сером.
– Пусть хоть всякий знает, у кого хватит ума догадаться.
– Ремесло можно всегда по рукам узнать, - заметил плотник, глядя на свои собственные руки.
– Уж какие-нибудь знаки да остаются. У меня, например, вон - все пальцы в занозах, словно иголки понатыканы.
Рука сидевшего у камина проворно скрылась в тень, а сам он, попыхивая трубкой, устремил взгляд на горящие угли. Незнакомец в сером подхватил замечание плотника.
– Это правильно, - сказал он с хитрой усмешкой, - да только у меня ремесло особенное: знаки не на мне остаются, а на тех, кого я обслуживаю.
Никто не сумел разгадать эту загадку, и жена пастуха снова предложила гостям спеть песню. Начались те же отговорки, что и в первый раз: у одного нет голоса, другой позабыл первый стих. Незнакомец в сером, к этому времени порядком уже разгорячившийся от доброго меда, внезапно разрешил затруднение, объявив, что он готов сам спеть, чтобы расшевелить прочих. Засунув большой палец левой руки в пройму жилета и помахивая правой, он обратил взор к пастушьим посохам, развешанным над камином, словно ища там вдохновения, и начал:
Подобрал я ремесло,
Эй, простые пастухи,
Видно, так мне повезло.
Я заказчика свяжу, и высоко подтяну,
И отправлю в дальнюю страну!
В комнате стало очень тихо, когда он закончил строфу, и только сидевший у камина по команде певца: "Припев!" - с увлечением подхватил низким, звучным басом:
И отправлю в дальнюю страну!
Все остальные, Оливер Джайлс, тесть хозяина Джон Питчер, пономарь, пятидесятилетний жених и девушки, сидевшие рядком
– Теперь второй стих, приятель!
– и снова взялся за трубку.
Певец сперва основательно промочил себе горло, а затем опять затянул песню:
Инструмент мой очень прост,
Эй, простые пастухи,
Инструмент нехитрый у меня,
Столб высокий да веревка, вот и все, и очень ловко
Управляюсь с ними я!
Пастух Феннел тревожно оглянулся. Теперь уж не оставалось сомнения в том, что незнакомец песней отвечает на его вопрос. Гости вздрогнули, некоторые даже вскочили со своих мест. Юная невеста пятидесятилетнего жениха начала было падать в обморок и, пожалуй, довела бы до конца свое намерение, но, видя, что жених не проявляет довольно расторопности и не спешит ее подхватить, она, дрожа, опустилась на стул.
– Так вот он кто!
– шептались сидевшие поодаль: название ужасной должности, исправляемой незнакомцем, шепотком пробегало в их ряду.
– Затем и приехал! Это ведь на завтра назначено, в Кэстербриджской тюрьме, за кражу овцы... Часовщик, что в Шотсфорде жил... Ну да, мы все про него слыхали. Тимоти Сэммерс его звать... Не было у бедняги работы, видит, дети-то с голоду пропадают, ну, он пошел на ферму, что у большой дороги, да и унес овцу... Да, да, среди бела дня, и сам фермер тут был, и жена, и работник, да не посмели его тронуть... А этот (с кивком на незнакомца, только что объявившего о своем смертоубийственном ремесле) приехал теперь к нам, потому что там, где он раньше служил, работы не хватает, а наш, прежний-то, как раз помер... Наверно, он в том же самом домике будет жить, под тюремной стеной...
Незнакомец в сером не обратил никакого внимания на все эти высказанные шепотом догадки; он только подвинул к себе кружку и еще раз промочил горло. Видя, что никто, кроме соседа у камина, не откликается на его веселость, он протянул свой стакан этому единственному ценителю, а тот в ответ поднял свой. Они чокнулись, меж тем как глаза всех находившихся в комнате неотступно следили за каждым движением певца. Он уже открыл рот, собираясь запеть, как вдруг опять послышался стук в дверь. Но на этот раз стук был слабый и нерешительный.
Всех, казалось, охватил испуг; Феннел в смятении посмотрел на дверь, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы, наперекор предостерегающим взглядам встревоженной хозяйки, в третий раз произнести: "Войдите!"
Дверь тихонько растворилась, и на коврик шагнул третий пришелец. Он тоже, как и его предшественники, не был никому знаком. Это был небольшой белобрысый человек в добротном костюме из темного сукна.
– Не скажете ли мне, как пройти в...
– начал он, обводя взглядом комнату и, видимо, стараясь понять, в какого рода компанию он попал; взгляд его остановился на незнакомце в сером, но тут речь его вдруг прервалась, и так же внезапно смолкло и перешептывание гостей, потому что певец, столь поглощенный своим намерением, что едва ли он даже заметил появление нового лица, в этот самый миг во весь голос затянул следующий стих: