Рассказы
Шрифт:
Алька стоял рядом с Димкой и смотрел на звезду. Ему стало хорошо и спокойно, но грусть его не прошла.
Завтра эта грусть станет еще сильнее. Когда начнут один за другим уходить автобусы. Последний взмах руки, последнее обещание писать каждый день (в этот миг ты веришь, что так и будет). Может быть, ты даже заплачешь. Это бывает. Не только девочки, но и мальчишки плачут иногда при расставании. Тут уж действительно ничего не поделаешь.
Но стоп? Сквозь собственные слезы подумай, Алька, о том, кому сейчас еще горше, чем тебе.
Подумай о вожатом. Тебе повезло: ты и представления
Опустела, замерла звонкоголосая страна. Темный вечер над корпусами. Окна светятся редко-редко, одно из десяти. Где-то бренчит гитара, но не так, как обычно, а потерянно и сиротливо.
Идет вожатый по палатам, мимо кроватей, которые еще, кажется, хранят тепло ребячьих тел. Идет и думает: вот здесь Алёшка лежал, здесь Саша, а здесь Валерка. А здесь маленький Андрейка в первую ночь плакал, по дому заскучал. А это Володина кровать, вон под ней еще шнурок от его ботинка валяется...
Шагает вожатый по палатам, один. Не идет к товарищам. Потому что у товарищей тоже невесело на душе. Каждый вспоминает своих тех, к кому за этот месяц, сердцем прикипел.
Опустел лагерь. На целых три дня. Потом снова придут автобусы, полные шумных незнакомых пассажиров, и все начнется сначала. Ты думаешь, эта мысль утешает вожатого? Не очень. Он полюбит тех ребят так же, как полюбил тебя, и Димку, и всех твоих друзей, но эти ребята не заменят ему вас. И он не забудет вас. Так же, как и всех других.
Я слышал не раз от вожатых в "Орленке" и в лагерях, похожих на него:
– К черту! Нельзя же так! Каждый раз сердце пополам раздираешь. Последнюю смену работаю и ухожу!
Они не уходят. Потому что они очень нужны тебе и таким, как ты, Алька. Они очень нужны, комиссары в красных галстуках, им нельзя уходить.
Им вообще многое нельзя. Нельзя хмуриться и быть скучным, если даже очень скверно на душе. Ведь если хмурится вожатый, сразу невесело делается отряду. Нельзя уставать. Нельзя ни на минуту забыть, что он' вожатый, командир. И что бы там ни случилось, в восемь утра, на линейке, когда раздается команда "Барабанщики - марш!", вожатый стоит в шеренге сводного комиссарского отряда. Ему открывать сейчас торжественный марш дружины, ему начинать день.
И никто не догадается, что Саша Гнездов поссорился вчера с Олей Поляковой , вожатой девятого отряда, которую считал самой лучшей девушкой на свете; что у другой вожатой, Зины Кругловой, всю ночь болел зуб, а Сереже Косицкому, который командует юными моряками, пришло с заочного факультета письмо с грозным напоминанием о несданных контрольных работах.
Трудная это наука - не показывать, что тебе трудно.
Вот и сейчас подымается с камня Саша Гнездов и говорит:
– Ну, орлята, время кончилось. Пора спать. И дело не в режиме, не в дисциплине, а в том, что все равно надо когда-то расходиться, гасить последний костер. И кто-то должен сказать об этом. Трудно, а должен.
...Из речки принесли мальчишки в пилотках воду. Зашипел и умер огонь. От углей в глазах танцевали зеленые пятнышки.
– Ну что же... Пора уходить.
Пора - значит, пора. Все дружно поднялись. Но еще с полминуты
Потом не раз - осенью и весной, когда небо совсем черное, и зимой, когда небосвод бледнеет, отражая снежный блеск земли, и летом, когда над прозрачными облаками сливаются зори, - ребята будут смотреть на эту звезду.
Подумайте, как это здорово!
Взглянуть на звезду и знать, что в этот же миг смотрят на нее синие веселые глаза Димки Снежкова, золотистые и ласковые - Светы Колончук, темные и строгие - маленькой Галки Снегирёвой из девятого отряда (ведь Димка завтра ей расскажет про звезду). Саша Гнездов тоже смотрит, и еще многие - те, кого ты здесь полюбил.
Может быть, в такую минуту тебе опять станет грустно, только в грусти твоей не будет горечи. Потому что ты знаешь: на свете очень много хороших людей, твоих товарищей. Одни - близко, другие - далеко. Тех, кто далеко, ты не можешь увидеть, не можешь улыбнуться им, но в радостные дни, когда вы были вместе, вы подарили друг другу очень многое. Вы подарили друг другу ощущение крепкого пионерского братства. Братства смелого, чистого и боевого. Это - на всю жизнь.
Ведь недаром ты, Алька, в прощальной лагерной стенгазете написал такие строчки:
Ты уедешь вечером поздним,
Я - пораньше. Время спешит.
Но оставим мы в нашей Звездной
Навсегда частицу души.
До свиданья, товарищ. Пора мне.
Жаль, что смена так быстро прошла.
Огонек орлятского пламени
Пусть не гаснет в твоих делах...
Главное - чтобы не гас.
Владислав Крапивин
ПУТЕШЕСТВЕННИКИ НЕ ПЛАЧУТ
Рассказ
У Володьки пропала собака. Все мальчишки с маленькой улицы Трубников знали, что у него пропала собака. И жалели. Жалели рыжего Гермеса, потому что привыкли к нему очень давно: еще до того, как он стал Володькиным псом. Жалели Володьку, потому что он был неплохой парнишка, хотя немного плакса.
Впрочем, о том, что он плакса, мальчишки сами не догадались бы. Это сообщил Володькин дядя Виталий Павлович, тоже проживавший на улице Трубников. Он подвел Володьку к ребятам, которые у соседних ворот колдовали над разобранным велосипедом, и сказал:
– Послушайте, доблестные рыцари. Возьмите этого отрока в свою компанию. Он человек неплохой. Правда, немного плакса, а все остальное на уровне.
Сашка Пономарев (Володька тогда еще не знал, что его Сашкой зовут) вытряхнул на масляную ладонь подшипники из втулки, посчитал шепотом, затем рассеянно глянул на дядю и на племянника:
– А пускай, - сказал он.
– У нас приемных экзаменов нет.
Дядя Витя коротко сжал Володькино плечо: "Оставайся", - и ушел. Он считал, что суровые законы мальчишеской компании пойдут Володьке на пользу.
Но никаких суровых законов не было. Вольдьку попросили подержать колесо, пока собирали втулку и надевали цепь, потом дали прокатиться на отремонтированном велосипеде (все катались по очереди). Потом спросили, как зовут.
И уж совсем потом, когда был вечер, маленький Сашкин брат Артур спросил без всякой насмешки, а просто с любопытством: