Рассказы
Шрифт:
— А здесь такой не живет, — на всякий случай заметил Влад, хотя его ни о чем ни спрашивали.
Но мало ли…
— А нам такой и не нужен, — сказал парень с прутом. — Мы к тебе.
— А может, не надо? — с надеждой спросил он.
— Как же надо, когда надо? — удивился витиеватый. — Мы же ради этого пришли!
Дверь хлипкая, через окно не уйдешь — вот нескладно, вот беда, неужели конец?
— А ради чего вы пришли?
— Тимуровцы мы, — шмыгнул носом витиеватый.
Влад пожалел, что дожил до своих лет.
Группировка Тимура была
— Тимуровцы мы, — пустился в рассказки парень с прутом. — Людям помогаем. Пожилым особенно. Дрова там наколоть, воды принести, лампочку ввернуть, постирать, еще чего. Так вам это… постирать ничего не нужно? Я умею. А вот он, знаете, как лампочки вворачивать может? Залюбуешься! И главное, ловко так, с шутками, с прибаутками — старушкам очень нравится, они в очередь на него стоят. А вон тот дрова колет. Хрясь! И даже щепки не летят. Чем больше выпьет, тем сильнее колет. Вы его подпоите, сами увидите.
— Да нет, спасибо, не надо пока.
— А жаль, жаль, — повздыхали за дверью молодые люди.
Парень с прутом не растерялся.
— А давайте мы вам бутылки сдадим? А деньги, если не возражаете, вам же и принесем. Или в магазин отправьте. За колбаской, за хлебушком. Пенсионеры любят нас туда посылать. Вон его особенно.
Провоцируют, думал Влад. Но нет. Молодые люди потоптались полминуты и честно ушли.
Вместо них пришла соседка с нижнего этажа, невзрачная толстая тетка, немолодая и с прибабахом, к тому же чересчур честная.
— Владик, помоги, — попросила она.
— Отчего не помочь? — соврал он.
— Племянница у меня живет, — пожаловалась соседка. — Ох и проказница, ох и дрянь она у меня. Вчера наркотик курила. Четырнадцать лет всего, а мороки на все двадцать. Под Новый год друзей навела, и такое с ними делала…
— А чего такое? — поинтересовался Влад.
— Сексом, наверное, занимались, — прошептала тетка, тараща свой левый глаз. — Уж я-то знаю. Без этих самых, наверное.
— А я при чем?
— А я на базар пошла, — призналась тетка. — Ты уж посиди с моей озорницей, стихи ей почитай, музыку послушайте, книжку ей дай. Картинки порисуйте. Лишь бы не озорничала, курва. Пусть лучше с тобой чем угодно занимается, чем с этими негодяями.
Девчушка казалась сметливой и не по летам женственной, и не по зимам накрашенной. Большеглазой. Длинноногой. Не девчушка уже. Зашла, покачиваясь. Прошлась, покачиваясь. Села и продолжала качаться в кресле. А чего бы ей, маленькой, почитать? Не «Пентхауз» ведь?
Можно, конечно, сказки травить. Про царевну-лягушку, про Ивана-царевича, про мальчика-с-пальчика, про мать-и-мачеху, про иван-да-марью, про чуду-юду, и еще что-нибудь русское, желательно — народное. Только скучно ведь.
— А давай я научу, чего ты не знаешь? — лениво предложил Влад.
— Я все знаю, — улыбнулась девчушка. — И про член, и про Камасутру.
— Ты мне это брось! — строго наказал
— Да, наверное, — тихо ответила большеглазая. — Лет с двенадцати.
— То-то и оно, — поучительно сказал он. — А давай запрещенную литературу читать?
Не стал он ее сказочками тешить про иван-чай. Как встал во весь рост, да как загнул про трансцендентальную апперцепцию — у девчушки от восторга глаза расширились. А он все Кантом трясет, цитатки из него вытрясает, а у малолетней аж слезы на глазах, от восторга, видимо.
Разобрались они с критикой чистого разума, другим занялись. Вот те время, вот пространство, а вот и Господь Бог, а вот и гносеология, мать ее. Слушала девчушка с открытым ртом и разинутыми глазами. В кайф пришелся Иммануил, даром что незаконно проданный.
— А теперь поклянись, — потребовал юноша.
— Я поклянусь! — счастливо сказала школьница.
— Небом и землей, — уточнил он.
— Небом и землей, — сладко повторила она.
— Мамкой и папкой…
— Мамкой и папкой…
— И всеми будущими любовниками!
— И ими тоже…
— Что никому не скажу, чем мы тут занимались.
— Разумеется, — просто ответили она.
Расстались они кайфоватые, молодые, но просветленные, счастливые сполна и собой, и миром, одним словом, начитанные до маковки. Отсыпаться пошел Влад, но не судьба, наверное, — через два часа нагрянула соседская тетка.
— Ты чего, паскудник, наделал? — вопила она.
— Развлекал вашу дурочку, — объяснил он.
— Что? — орала она дурным голосом. — Как ты сказал?
— А как ее еще развлекать?
Женщина застонала. Глаз выкатила, зубом скрипела, а ногтем норовила царапнуть импортные обои.
— Картинки рисовать, музыку слушать, — плакала она. — А ты что сделал? Лежит она сейчас, встать не может, бредит про какую-то онтологию. Есть не хочет, пить не хочет, метафизику ей подавай. А я где возьму? Мы бабы простые, академиев ваших поганых не кончали.
— Это пройдет, — философски заметил он. — Полежит и встанет.
— Сволочь ты, — просипела тетка и хлопнула его в ухо.
Хотела за чуб оттаскать, но пожалела, видать. Так и не помяла лихие космы, только плюнула в сердцах и ушла восвояси, или еще куда ушла, куда обычно уходят злобные некрасивые тетки… Наверное, к добрым и дурным дядькам, состоящих при них в мужьях, куда же еще? (Разумеется, к добрым, поскольку недобрый дядька такую бы сразу порешил под покровом первой брачной ночи).
Влад оплакивал свое ухо. И так он его оплакивал, и по-другому, даже лечить хотел, а оно и так перестало маяться. Вот и славненько, думал он, вот и весело.
В разнесчастную железную дверь стали бить сапогом. Может, били и чем иным: трубой, скажем, или милицейской дубинкой, или бандитским кулаком, или восточной пяткой, или телевизором, или водородной бомбой. Но он интуитивно чуял, что сапогом. Насмотрелся в детстве киношек, где плохие ребята вышибали хорошим парням двери своими грязными сапожищами. Тимуровцы? Тетка?