Рассказы
Шрифт:
Однажды женщина заплакала. Катя коснулась ее плеча.
— Что вы? Что вы, Екатерина Дмитриевна? — И желая хоть чем-нибудь утешить ее, весело добавила: — А меня тоже Катей зовут…
Женщина рукавом вытерла глаза и удивленно взглянула на Катю.
— Откуда вы знаете мое имя?
— Так это же очень просто. Оно на конверте написано.
Женщина с трудом улыбнулась:
— Да, верно.
Ей нужно было поделиться с кем-нибудь, а никого, кроме Кати, рядом не было. И она медленно проговорила:
— От сына получаю. В семидесяти километрах
Посмотрев на обратный адрес, женщина добавила:
— Вы и его имя, стало быть, тоже знаете? Да, да… Витя… Виктор Павлович…
И вдруг, будто испугавшись, поспешно заговорила:
— Нет, нет, вы не думайте! Он вообще-то неплохой. Он — хороший, добрый. Только вот времени, должно быть, не хватает.
И она неловко прикрыла название учреждения, где работает ее сын (в обратном адресе было указано: «СМУ-37»). Да, мать оставалась матерью.
А Катя подумала, что Виктор Павлович нарочно дает матери служебный адрес: пусть на работе знают, что он переписывается, что он — внимательный и заботливый.
В тот же вечер Катя послала Виктору Павловичу письмо: «Вы меня не знаете. Я просто почтальон. И ношу письма Вашей матери. Она очень ждет вас (не писем, а вас самого!), но вы все не едете и не едете. Ну что вам стоит: навестите ее! Пожалуйста! Я очень прошу вас: приезжайте!»
Виктор Павлович прислал на почту заказное письмо, написанное нервным и потому не таким уже каллиграфическим почерком. Он возмущенно писал о том, что почтальон по имени Катя («фамилию свою она назвать не отважилась!») нарушила его гражданские права, нарушила тайну переписки — и «заслуживает административного взыскания!».
Катю вызвал к себе начальник почтамта, или «главный», как называли его почтальоны. «Главный» был полковником в отставке. Он привык командовать танкистами, но впервые, кажется, попал в такую «боевую часть», почти весь личный состав которой состоял из женщин.
— Видел я в своей жизни боевые соединения, — говорил начальник, — но такого боевого еще не встречал!
«Главного» любили и уважали. Первое, что он сделал, придя на почтамт, — это переселился из маленькой комнатушки, которую все привыкли почтительно именовать «кабинетом», прямо в огромный зал, где девушки за стеклянными окошками принимали телеграммы, упаковывали бандероли, выдавали денежные переводы.
«Главный» то и дело приходил им на помощь: подсчитывал суммы на счетах и даже перебирал пухлые пачки писем, приходящих до востребования.
— Люди не должны ждать, — говорил начальник. — Не для того им свободное время дано, чтобы в очередях простаивать!
С Катей «главный» разговаривал там же, в большом зале, чуть притихшем в полуденную пору, когда
— Работа у вас — ничего… Благородная, по-моему, работа! Я вот как утром услышу шуршание в почтовом ящике (газеты принесли!) — так знаю: день начался. А заканчиваю день — вечерней газетой. Вы ведь приносите все самые последние новости, все самые важные сообщения… А письма? Да-а, вас-то всегда ждут люди, вам-то уж всегда рады!
— И мне тоже… нравится, — тихо согласилась Катя.
— Вижу. Знаю! И как по вечерам газеты за других почтальонов разносили, тоже знаю. Только вот жалуются на вас.
Катя вздрогнула от неожиданности:
— Кто жалуется?
«Главный» протянул ей письмо, в котором Виктор Павлович требовал «административного взыскания» почтальону. Катя медленно прочла это письмо. «Главный» исподлобья внимательно наблюдал за нею.
— Что же вы в чужую жизнь вмешиваетесь? — спросил он.
Катя вспыхнула:
— Тогда вы меня на другую работу переведите! Я не могу просто так… механически: получите, распишитесь — и точка! Не могу я… Там вот, в пятой квартире, юноша один живет, студент. По вечерам от него часто вином попахивает, а из квартиры так музыка гремит, что я просто удивляюсь, как это соседи выдерживают. И все время переводы из Заполярья получает: родители работают и ему, значит, денежки шлют, не скупятся, а он, значит, гуляет. Не хочу я ему больше эти переводы носить!
Нет уж, что хотите делайте, а я им туда, в Заполярье, тоже письмо напишу, чтобы денег больше не присылали. Пусть на стипендию живет. Я вот когда в институт поступлю, у родителей ни копеечки брать не буду! Честное слово. Уж лучше переведите меня на другую работу!
— И переведу! — сказал «главный». — Вот возьму да и сделаю вас начальником отдела доставки! Вы ведь со средним образованием, так что попыхтите немного — и справитесь.
— Меня? Начальником?
Он ничего не ответил. И Катя так и не поняла: пошутил он или сказал всерьез.
В тот же вечер на кухне старый холостяк, с фармацевтической аккуратностью наливая кофе сквозь ситечко, осведомился:
— Ну как, не устала еще сумку таскать, почтальонша? Ничего-о, всякий труд почетен! Хотя, как говорится, «ни сказок о вас не расскажут, ни песен про вас не споют». Это уж будьте уверены!
Кате очень хотелось рассказать кому-нибудь о своем разговоре с «главным».
Но она ничего не сказала старому холостяку.
Нет, конечно же он не мог оценить труд почтальона, потому что сам никому не писал и ни от кого на свете не ждал писем.
1961 г.
ВИССАРИОН
Фамилия директора школы, где
в тридцатые годы учились дети
членов Политбюро, была Гроза.