Рассказы

Петрова Светлана

Манька хотела бросить в ответ обидное, гадкое, и ведь было что, но не смогла, швырнула деньги обратно, щелкнула знакомым замком и вышла.

Вернувшись в яблоковскую комнату, вспомнила, как шофер на поминках тихо сказал ей на ухо, что дает неделю на сборы. Манька осознала, что лишилась не только возлюбленного, но и крыши над головой. Осталась с тем, с чем приехала в Москву, иначе говоря, ни с чем.

Она поглядела в окно: машины мчались, обгоняли друг друга, словно на соревнованиях, ни один человек не шел без дела, а все устремлялись в разные стороны с силой и целью. Невольно

Манька вспомнила деревню, где по улицам часто ходили просто так, а если кто спешил, то значит, уж обязательно что случилось. И жизнь там была какой-то другой, естественной, и даже смерть. Впервые она пожалела, что приехала в город, который не принес ей счастья, а только деньги, но оказалось, что для счастья этого мало.

Город враждебно гудел и вращался, как чертово колесо, центробежной силой отбрасывая Маньку на обочину, и она еще раз попыталась убежать от судьбы,

теперь — из города в деревню. Старые картинки поистерлись в памяти, и подумалось, что, может, деревня будет к ней милосерднее.

Яблоков дал сроку семь дней. Не мало, но и не много, надо спешить да пошевеливаться. Не знала Манька, что от этого времени еще останется.

Она нацепила на себя золотую цепочку, серьги и кольцо — подарки Грекова, сняла со сберкнижки всю сумму, завернула в носовой платок и сунула за лифчик: в столице на эти деньги и двух квадратных метров не купишь, а там вдруг дом стоящий подвернется. На Казанском вокзале взяла плацкарту до Свияжска и поехала на встречу с прошлым.

А может, и с будущим.

8

Дядька, уже совсем седой, махал топором возле дома, и Манька почему-то не к месту вспомнила, как Раиса Ивановна, обучая ее правильно говорить, заставляла быстро повторять: во дворе трава, на траве дрова…

Старик поставил кувалду на колоду, облокотился и с любопытством посмотрел на приезжую.

— Чай, не признали? — спросила Манька и почему-то заробела.

Хозяин помотал кудлатой головой:

— Признал. Отчего не признать, хотя рожа у тебя ширше прежней задницы сделалась. Видно, хорошо живешь.

Из сарая вышла сухая изможденная женщина с ведром, накрытым пожелтевшей марлей, и уставилась на гостью.

— Это я, тетя, — напомнила Манька.

Та покачала головой:

— Совсем городская. А тут чего потеряла?

— Сама не знаю.

— Может, молочка с дороги попьешь?

— Попью.

Тетка вздохнула и позвала племянницу в дом.

В кухне старик тотчас полез в шкаф за бутылью. Жена заголосила:

— Ой, опять скособочит! Чай, забыл, что фершел сказал, когда я летось тебя полумертвого на телеге в райцентр возила? Помаленьку надо пить, а ты завсегда четвертями!

— Указчику — говна за щеку. Нынче родня с самой столицы до нас, засранцев, приехала!

— Тебе бы только повод, — безнадежно махнула рукой жена и продолжила жалобы: — До сих со снохами в баньку шмыгнуть норовит.

Старик мгновенно, не оборачиваясь и не целясь, заехал старухе локтем прямо в глаз. Та не обиделась, откликнулась с чувством:

— Ты чо, ты чо. Силенок малесенько, а на расправу лютой.

Дядька

налил самогонки в два граненых стакана и чокнулся с Манькой:

— Хрен с нею, а Бог с нами! Не обращай внимания. Пей. Чего скривилась? Продукт домашний, хороший.

— Может, хату какую прикупить да здесь остаться? — неопределенно сказала Манька.

— Тут жизнь давно кончилась. Нам-то деваться некуда, а тебе зачем пропадать?

Старик налил еще, они снова выпили.

— Первая колом, вторая соколом, а третья мелкими пташечками… — радостно сказал хозяин и снова наполнил стаканы. — Ты ешь покуда, — кивнул он гостье, — огурчики, грузди соленые.

— Не, — помотала головой Манька. — У меня на грибы аллергия.

— Что за зверь такой? — изумилась тетка. — Надо ж, каким словам обучилась!

Она и себе плеснула порядком: все равно сегодня бутыль прикончат, надо хоть поучаствовать. Может, оно и, правда, вредно, но ведь и хорошо тоже.

— Я у врачихи жила, — оправдалась Манька.

От выпитого она почувствовала приятное головокружение и вдруг сообщила доверительно:

— А у меня друг помер.

Старик посочувствовал:

— Терпи, девка.

— Лихо мне.

— Все равно терпи. Бог терпел и нам велел. Что мы еще умеем-то?

Когда самогон кончился, дядька завалился спать, а тетка недвусмысленно дала понять племяннице, что пора ей восвояси, хорошего, мол, понемножку. Манька засобиралась:

— Время-то бежит как быстро! На московский успеть надо. Пойду я.

Тетка посветлела лицом:

— Иди, иди, милая, с Богом.

Манька никогда столько не пила, но опьянения не чувствовала, легко отмахала пять километров и поднялась в горку к сельскому кладбищу. Оно так разрослось, что стало больше самой деревни — целый город мертвых, в котором копошились и что-то делали живые, воображая, что они нужны мертвым, тогда как, наоборот, это мертвые позволяли живым считать себя живыми.

Манька с трудом нашла родную могилку. Незатейливые цветы, посаженные теткиной рукой, уже распустились, но деревянный крест потемнел и подгнил, сделанная паяльником надпись еле различалась. Разбирая буквы, последняя из Котельниковых поняла, что подзабыла имена братьев, и сделалось ей тоскливо.

Невдалеке, за свежевыкрашенной оградой, стояла памятная с детства церквушка. В суетной Москве за грековской спиной Манька мало нуждалась в Боге, теперь у нее никого больше не осталось. Она торкнулась в калитку — заперта (это еще что за новые порядки!), руку поглубже просунула, щеколду откинула, низко поклонилась надвратной иконке и вошла в пахнущую воском полутьму божьего дома.

Воскресная служба закончилась, незнакомый молодой поп тушил свечи и собирал в картонный коробок огарки, на Маньку — ноль внимания, словно ее здесь нет.

— Батюшка, — робко попросила Манька, — примите покаяние, пожалуйста.

— В семь приходи, после вечерни.

“Чисто магазин, с перерывом на обед”, — подумала Манька, но вспомнила свое обещание Голосу и задавила обиду:

— Не могу, уезжаю сегодня, а очень надо, задолжала я Господу.

Священник поставил коробку, не спеша подошел, склонил голову и сказал, глядя в пол: