Рассказы
Шрифт:
— А то смотримся, как на экране, — говорила она.
И была, в целом, права. Я сам зачастую люблю, идя по вечернему городу глазеть в ярко освещенные окна домов рядом с дорогой. Там можно было разглядеть кусочки чужой жизни, такой неизвестной и до одури знакомой. Там, за окнами, люди, не подозревая, что за ними наблюдают, живут своей простенькой и мелкой жизнью: ужинают, ругаются, смотрят телевизор, засыпая на ходу, делают уроки, читают газеты. Все то же, что и у меня. Особенно странно смотреть на все это зимой, когда я стою на холоде, поеживаясь от мороза, притоптывая ногами и гляжу, как в квартирах ходят теплые люди в легких маечках, халатиках и тренировочных штанах, как будто и нет в метре от них ни холодного ветра, кусающего за уши, как синий волнистый попугайчик, ни замерзших до хрупкости голых ветвей, словно не носятся в воздухе снежинки, похожие на пух убитой небесной курицы. Кажется, что это не окно, а самый настоящий экран, где просто показывают кино. Ощущение, будто эти персонажи живут в другой реальности, что, в конечном счете, верно. Это и есть другая реальность — реальность цивилизации, искусственная и хрупкая, не прочней оконного стекла. Люди так свыклись с ней, что воспринимают ее как нечто вечное, незыблемое. Иногда хочется взять камень побольше и швырнуть его в этот тихий омут уюта, чтоб разбилась гладь стекла, брызги полетели в стороны и все черти там перебаламутились. Чтобы обитатели омута дернулись от ужаса, от холода, от того настоящего, что ворвалось к ним вместе со снегом в рваную рану разбитого окна. Чтобы закружились в беспорядке поднятые ветром газеты, заметались листки календаря…
Но я никогда не делал этого. Просто наблюдал из темноты.
Страшная и притягательная
Но самое страшное начиналось, когда среди ночи вдруг хотелось в туалет. Чтобы дойти туда надо было выйти в коридор, и идти по нему вперед мимо комнаты родителей все прямо и прямо пока не упрешься в туалетную дверь. В коридоре темно было всегда. Я долго терпел, старался уверить себя, что мне никуда не хочется и лишь когда становилось совсем невмоготу, осторожно опускал ноги на пол, отчаянно боясь, что из-под них сейчас прыснут живущие в темноте мыши, темные мыши. Нашаривал тапки, все так же подозревая, что эти зверьки могли набиться и туда, как в гнездо, подходил к двери и, сглатывая от страха, брался за ручку. Считается, что в фильмах ужасов нет более тревожного и волнующего кадра, чем медленно открывающаяся дверь. Так же маленькому ребенку ужасно страшно открывать дверь из одной темноты в другую. Я брался за ручку, она всегда была спокойная и холодная. Поворачивать ее я никогда не торопился и держался некоторое время просто так, не решаясь повернуть, ожидая, что сейчас кто-нибудь повернет ее стой стороны и готовясь с облегчением закричать от ужаса. Волосы на затылке шевелились, как трава, в которой бегают незаметные цыплята. По коридору двигался, вытянув вперед одну руку, а другой ощупывая стену. Шел и думал, что вот сейчас моя рука упрется в шершавый бок темной коровы или лицо злобного гнома. Тем не менее каждый раз я благополучно добирался до цели. Путь обратно всегда проходил гораздо быстрее. Идти надо было на крохотную светящуюся точку глазка во входной двери. Слева от нее была моя комната, где я тут же нырял под одеяло и дрожал от восторга, что и на этот раз темные звери не достали меня. И вместе с тем было чувство, что я все же встретился с чем-то удивительным и будоражаще интересным. От пережитых волнений я быстро засыпал, а днем совершенно забывал о своих ночных переживаниях.
В детстве же, когда мне было лет пять со мной произошла одна забавная история, которая подсознательно наверняка повлияла на мое дальнейшее увлечение тьмою.
Как-то родители отправились в театр. Театр был в другом городе. И хотя для поездки туда отцовский завод предоставил автобус, ожидать их возвращения раньше полуночи было нельзя. В доме остались лишь я да кошка Багира.
Это было изящное, грациозное создание на длинных, стройных лапах. Темно-серого цвета с большими, бледно-зелеными глазами. Достаточно своенравная и самостоятельная. Видимо из-за таких представительниц кошек и стали называть «сама по себе». У нее была одна особенность — она не любила, когда я пел. Когда отец напевал что-то под гитару, она относилась к этому совершенно спокойно и не обращала ни малейшего внимания, но стоило мне запеть что-либо одному без аккомпанемента, как она прибегала, начинала тереться о мои ноги, жалобно мяукать, а если после этого я не прекращал своего занятия, то и покусывать. Не больно, но ужасно неприятно. В тот вечер, я, играл в солдатиков и горланил марш.
Смело солдаты в бой вы идите,
Смело ужасною смертью умрите. Пусть разорвет нас бомбой на части, В этом простое солдатское счастье.Вряд ли я мог где-нибудь подслушать эти жизнелюбивые слова, скорее всего я сам же и сочинил их во время игры. Багира некоторое время скулила рядом, а поскольку я не собирался замолкать, стала кусать меня. Чувствуя себя в доме полноправным хозяином, я довольно грубо схватил ее за шкирку, и стараясь не дать ей оцарапать мне руки, понес в комнату родителей. Забросил внутрь, плотно закрыв за собой скрипучую дверь. После этого продолжил игру и пение. Багира, не вынося заточения и моего пения, жалобно мяукала под дверью, прося выпустить. Потом, видимо, разозлилась и стала угрожающе завывать. Я лишь довольно усмехался про себя, разворачивая полки и делая обходные маневры. Дверь закрывалась плотно, я не боялся, что кошка придет мстить. Понемногу, то ли она угомонилась, то ли я перестал замечать ее угрозы. Игра была в разгаре, когда потух свет. От неожиданности я застыл, не понимая, как такое могло случиться и надеясь, что сейчас его снова включат. Дом замер и в тишине раздался оглушительно громкий, резкий, как скрежет иглы по стеклу, скрип открываемой двери. Той самой, за которой сидела обозленная на меня кошка. Я онемел от страха. Он был беспричинный и оттого еще более пугающий. Я не видел ничего вокруг. Глаза понемногу привыкали к темноте, но видней от этого не стало. Шторы были плотно задернуты, фонарей рядом, как я уже говорил, не было. Я сидел на полу среди расставленного мной войска, которое не могло защитить меня. В голове мелькнула мысль о том, что следовало бы закрыть дверь в мою комнату, чтобы сюда не пробралась Багира, и тут мою голень пронзила острая боль и раздался торжествующий кошачий вопль. Это было так неожиданно, что я буквально обмер от страха и закричал, как резаный. Этот крик, наверное, и вывел меня из ступора. Я ударил наотмашь, но рука прошла сквозь воздух — кошка уже успела отскочить от моей ноги. Царапины сильно болели. Я вскочил и отбежал к стене, раскидывая стоящих повсюду солдатиков, споткнулся, чуть не упал. Прижался к ней спиной, двинулся в угол. Рядом раздался утробный мяв Багиры — она не собиралась так просто отпускать меня. Я добрался до угла и тут боль снова обожгла ногу. Я пнул невидимую врагиню, но лишь слегка задел ее. Сзади почувствовал что-то твердое — клюшка! Она иногда стояла здесь, если я не успевал убрать ее на положенное место в кладовке. Я схватил ее, выставил перед собой и наклонив к полу, стал ждать новой атаки. Было страшно, сердце колотилось о грудную клетку с такой силой, что боль отдавалась в горле. Где-то рядом на стене неимоверно громко в наступившей разом тишине тикали часы с кукушкой. Ноги еле держали мое ослабевшее тело. Я почему-то вдруг почувствовал себя пещерным человеком, застигнутым ночью вдали от жилища. Рядом бродил хищник, медленно сужая круги. А у меня в руках было лишь хрупкое копье против большого и сильного зверя. Для пятилетнего ребенка и разозленная кошка — страшный зверь. Говорят, что в темноте, когда почти ничего не видно, лучше совсем закрыть глаза, чтобы не отвлекаться на зрение и сосредоточиться на слухе, обонянии да и просто подсознательных ощущениях и реакциях. В таких условиях лучше всего просыпаются инстинкты, которые спасали наших предков, когда те еще даже не были людьми. Тогда я этого не знал, смотрел вокруг широко открыв глаза, но видел только густую пелену тьмы, окружающую меня. У кошек в темноте часто светятся глаза, но к моей Багире это не относилось. Во дворе послышался звук въезжающей машины, комната на секунду осветилась фарами сквозь щели в шторах и я увидел своего врага. Она спокойно прохаживалась неподалеку, в одночасье ставшая невероятно большой и ужасной. Весь ее вид говорил: «ничего, твоя палка не испугает меня, я выберу момент и снова брошусь». Вспышка погасла. От этого зрелища мне стало совсем не по себе, я едва не разревелся, но кое-как пересилил себя. Наше тихое противостояние длилось довольно долго. Наконец, кошке, видимо, надоело бездействие и она
Конец забаве положили родители, вернувшиеся из театра. Кошка, наверное тоже поняла, что игра окончена и спряталась. Свет включили сразу же после их прихода, словно кто-то решил для себя, что ничего интересного больше не будет и можно давать ток. О своих царапинах я что-то соврал, на том эта история и окончилась.
Но с тех пор, глядя в глаза кошкам, я всегда недоумеваю, как люди не боятся держать рядом таких опасных зверей. Поглядите в их узкие зрачки и на вас посмотрит оттуда хищник, если надо убивающий без жалости. Кошка — это дикое животное, которое только позволяет считать себя домашним. Очень люблю кошек.
Тогда-то, вероятно, я и вынес для себя нечто, что руководит мною до сих пор. Странное и непередаваемо сладкое чувство жизни на острие, истинной жизни, которую несут опасности, начинающиеся там, где кончается зрение. Скорее всего, я мог бы получить все то же самое или похожее, если бы прыгал с парашютом, занимался альпинизмом, подводным плаванием, работал в уголовном розыске, записался добровольцем на войну или еще Бог знает чем. Но все это как-то сложно, для этого нужны разные приспособления, экипировка, при этом надо обязательно работать в контакте с другими людьми, а у меня это выходит всегда из рук вон плохо. Не могу общаться с людьми. Ступор нападает, хоть разбейся. Может это оттого, что где-то в глубине души я не люблю людей и не вижу нужды в общении сними. Наверное поэтому и стремлюсь спрятаться от них там, где они почти не бывают.
Кстати, интернет мне нравится именно, как наименее личностный способ общения, наиболее «темный» что ли. Напечатанные на машинке или компьютере слова обезличиваются. Здесь нет ни почерка, ни цвета чернил, ни даже запаха, каким бы могла пропитаться бумага от пишущего. Нет даже ошибок, которые, тоже, в общем-то, могут сказать кое-что о написавшем письмо. Есть лишь голубоватый свет монитора, да черные червячки букв на экране. А каков способ доставки послания? По проводам, как по бесконечным темным пещерам, несутся орды электронов, гонимых магнитным полем, как дикие монгольские пастухи гоняли когда-то по степям бесчисленные конские табуны. В этом нет ничего человеческого — поля и электроны. Хороший способ спрятаться человечку, не умеющему говорить с живыми людьми. Хотя, как мне кажется, я — человек будущего. Со временем, как это ни печально, люди будут общаться друг с другом напрямую всё меньше и меньше. Все превратятся в одиноких и грустных человечков, которые никогда не смогут догадаться о своей грусти и одиночестве. Я то хоть, по крайней мере, знаю об этом своем уродстве.
Потом со мной произошел еще один довольно страшный случай, только укрепивший меня на выбранном пути. Это случилось во время моего визита в подвал одного из домов. Дом этот был очень большой, из тех, что часто называют «китайской стеной», длиной, наверное, двести с лишним метров. Впрочем, на свету я обращал на него мало внимания, а в темноте расстояния изменчивы. Я довольно часто бывал там и прилично ориентировался. В подвале был теплый влажный воздух от труб с горячей водой, которые часто протекали, множество комаров и зимой и летом, плесень и хорошая добротная темнота. Интересный экземпляр коллекции. Там можно было бы представить себя в тропическом лесу, пропитанном дождями. Мешали этому только спертый воздух, который вообще характерен для подвалов, да шум воды в канализационных трубах. В общем, этот подвал мало чем отличался от других, разве что размерами, и то, что случилось со мной потом, вполне могло бы произойти в любом другом городском подвале. Я шел, немного помахивая руками впереди себя, чтобы вовремя обнаружить то, что могло помешать мне. Шершавая стена бетонной перегородки — надо немного пригнуться. Насквозь ржавая труба с холодными каплями — можно переступить, надо только повыше поднять ноги. Еще одна бетонная переборка — здесь и пригнуться и переступить одновременно. Дальше три трубы поперек дороги — пролезть меж ними. (А мать потом снова будет отчитывать за то, что куртка с джинсами в ржавчине). Так все глубже и глубже в чрево подвала. Тишина, лишь звук моих шагов, да падающие капли. Я шел беззаботно, зная, что бояться мне особенно нечего — люди здесь не бывают, а с невидимыми препятствиями и ловушками я справлялся довольно легко. Тишина. И вдруг слева неподалеку от меня что-то грузно зашевелилось, послышался хруст гравия и бетонной крошки под чьими-то ногами и восставшее существо стало приближаться. Страх охватил меня и сжал, как тюбик с пастой. Показалось, что сейчас стошнит, но я переборол это чувство и сделал шаг в сторону от приближающихся звуков. Это что-то продолжало надвигаться ко мне. Мне захотелось крикнуть, спросить, кто это, но я не смог и просто бросился бежать быстро, как только мог. Каким-то чудом я вспоминал все препятствия к которым приближался и проходил сквозь них не ощупывая и не снижая скорости. Три трубы — пролез. Переборка — пригнулся и подскочил одновременно. Труба — подскочил. Бог знает сколько раз я подпрыгивал и нагибался. Все шло хорошо, только один раз я зацепился за трубу ногой и чуть не споткнулся, но удержал равновесие и побежал дальше. Шаги сзади, меж тем, не только не стали дальше, но даже, как будто подобрались ближе. Тот, преследовал меня тоже преодолевал все препоны не тратя времени на их изучения и, видимо, либо зная их наизусть, либо чувствуя, как я. Самое страшное, что кроме тошнотворного скрежета гравия я не слышал ничего — ни дыхания, ни шороха одежды, словно за мной неслись одни ноги. От этого прямо поджилки затряслись, я запаниковал, но бежать быстрее уже не мог, я и так был на пределе своих сил. Скоро уже должно было показаться узкое окошко, сквозь которое я попал сюда. Если бы я стал пролазить в него это существо наверняка схватило бы меня, оно было слишком близко, но тут сзади раздался сильный глухой удар и звук падения тяжелого тела. Наверное, преследователь забыл или не почувствовал какое-то препятствие и на полной скорости врезался в него. Неимоверная радость охватила меня. Я победил! Странно, радость была не только оттого, что остался жив, добавляло удовольствия еще и то, что я оказался быстрее, чувствительнее к темноте. Победил равного соперника в честной борьбе. Судьей была темнота. Тот, кто лучше знал ее, лучше чувствовал, тот и выиграл. Остаток пути до окна я пробежал с чувством, как будто только что взял олимпийское золото. Хотя я получил всего лишь свою жизнь. Мне казалось, что мрак вокруг тоже радовался моей удаче. Тьма побеждающая, тьма ликующая.
Через неделю по городу поползли слухи, что из подвала «китайской стены» извлекли тело мертвого бомжа с разбитой головой. Что это был за человек, установить не удалось, поскольку труп был сильно испорчен крысами и разложением. Однако это не помешало экспертом определить, что бомж был слепой и, вероятно, с рождения.
Солнце, свет, тепло. Есть во всем этом что-то от нашей дрянной и хрупкой цивилизации. Может это потому, что наглядевшись на их уродливые пародии, рожденные человеческой страстью к приспособленчеству и самозащищенности я уже не могу воспринимать оригиналы во всей их чистоте и полноте. А тьма — это то, с чем так упорно и тщетно боролся человек с самого начала истории. В этой борьбе с первоосновой мира он готов уничтожить все, до чего можно дотянуться, вырубить все леса, чтобы развести спасительные огни, извлечь из земных недр уголь, нефть, газ, уран, все, что может спасти и защитить его жалкое тельце с полузадушенной душой внутри от жгуче черных глаз тьмы, то холодной, как кавказский ледник, то раскаленной, как сгорающей в атмосфере безумец-метеорит. Одна страсть и одно желание ведет людей — избежать, спрятаться от сладко-томительного гипнотического взгляда, обещающего все мыслимые наслаждения и гибель одновременно. Как всем хочется остаться здесь на свету, в тепле и забыться, спрятаться, зарыться в ворохе старых и новых газет, несущих новости, которые уже завтра станут прахом и пустым напоминанием и тщетности и суетности жизни. Зарыться в повседневную пустую суету, как морские свинки зарываются в хлам в своих коробках. Иногда кажется, что самое заветное и тщательно скрываемое желание человечества — это лишиться всех чувств, которые позволяют видеть слышать и чувствовать окружающий мир и стать придатком к некоему глобальному компьютеру с безопасной виртуальной реальностью.