Рассказы
Шрифт:
— Можешь не рассказывать, если не хочешь. — говорю я, протягивая пачку.
— И все-таки я расскажу. — Настя закуривает сигарету и, прижавшись, шепчет мне в ухо, — Мне надо рассказать. Тяжело, когда все внутри, а рассказать некому. Я тебя совсем не знаю, но незнакомому легче все рассказать.
— Я знаю. Я знаю, что такое держать все в себе и никому не рассказывать. Но чтобы рассказать… это тоже неприятно. Я не хочу, чтобы ты думала, будто я заставляю тебя…
— Что ты знаешь?! — настроение этой девочки резко меняется и становится каким-то агрессивным. — Что ты можешь знать о том, каково это, когда тебя в глаза называют
Она умолкает, переводя дыхание. Не знаю, что сказать, не знаю, уместна ли будет здесь жалость и как мне дать понять ей, что я действительно сочувствую.
— Настя, неужели… — начинаю я, но она перебивает меня.
— Ты говоришь, что брат мой плохой? Да он за меня даже жизнь отдаст, не задумываясь. Он хороший. Это героин во всем виноват.
Хорошее оправдание — наркота. Извини, я вчера не пришел, потому что был пьяным… Прости, я был груб с тобой, потому что был накуренным… Я не хотел тебя подставлять, просто я ничего не соображал под героином… Как всё это знакомо. Как всё это убого. Мы хорошие. Просто мы не контролируем себя иногда, а потом раскаиваемся, просим прощения и падаем в колени.
Чтобы получить возможность всё повторить сначала.
Только не все прощают, это я тоже знаю.
— А ты? Ты думала, что с тобой будет? Через год, максимум два ты сама на иглу подсядешь. Что тогда?
— Я не сяду. — твердо говорит она сквозь сжатые губы. — И Олега вытащу.
— И как ты себе это представляешь? Если он сам не захочет…
— Он хочет. Он боится в клинику идти, но он обещал, что бросит сам. Когда-нибудь я принесу ему дозу и она будет последней…
Настя осекается, понимая, что слова звучат двусмысленно. Последняя доза может оказаться путевкой туда, откуда не возвращаются.
И мы опять молчим. Молча я достаю пачку сигарет, достаю одну и протягиваю Насте, мы сидим и курим, не говоря ни слова. Где-то вдалеке играет музыка. Я прислушиваюсь. «Феллини» Васильева со своими «героями и героинями на героине». Как там… глазами на «Везине»? А мы никогда не капали в глаза «Везин», слишком дорогое удовольствие. Мы тратили деньги на план, а на остаток покупали «Нафтизин», который в десять раз дешевле и в десять раз вреднее для глаз. Потому что денег на план всегда не хватало. Интересно, а сколько денег ушло у меня на эту серозеленую травку?
А здоровья?
— Сам он не бросит, поверь мне. Если он сидит больше года, если ему нужна доза каждый день, то это уже не только сознание, а еще и тело требует своё. Запри его на неделю где-нибудь,
Я сам не верю своим словам. И знаю, что ничего подобного она делать не будет. Потому что она верит только одному человеку — своему брату. Брату, который уничтожил не только свою жизнь, но и жизнь своей сестры.
Что-то изменилось в поведении девочки после моих слов. Теперь она смотрит на меня не так, как несколько минут назад. Какое-то отчуждение, словно и не мне она только что рассказывала про свою жизнь.
И холодный равнодушный тон:
— Ты будешь…?
Смотрю на нее, встаю с лавочки и качаю головой.
— Твой брат уже получил днем от меня дозу.
— Хочешь, чтобы я ее отработала? — ни презрения, ни злости. Ровный голос, но все-таки она переигрывает с этим равнодушием.
— Нет. Не хочу. — поворачиваюсь, чтобы уйти и слышу вслед:
— Можешь рассказать своим дружкам. Мне все равно, что они про меня подумают.
Останавливаюсь и, повернув голову, говорю:
— Ты бы сама про себя подумала.
И иду прочь, не дожидаясь, пока она еще что-нибудь скажет. В конце концов, какое мне до нее дело? До ее брата? До их проблем? У меня своих по горло.
Я захожу в сквер и вижу, что толпа не рассосалась, а наоборот, увеличилась. Где же Афоня?
Подхожу, здороваюсь с теми, кого не видел и жду, когда кто-нибудь спросит о моих впечатлениях. Меня не заставляют долго ждать. Белобрысый ухмыляется и спрашивает:
— Ну как, нормально?
— Жалко девчонку. — говорю я, глядя ему в глаза. Белобрысый держится несколько секунд, затем не выдерживает и убирает взгляд.
— А кому сейчас легко? — пытается он схохмить.
— Всем тяжело. — соглашаюсь я. — Только ей всего тринадцать лет…
— …а уже умеет. — в разговор влезает Русик, полный черноволосый парень с небольшим шрамом на верхней губе. — С душой делает, да?
— Мне она не делала. — мрачно отвечаю я.
— А что так? Без чека не дала? — Русик ухмыляется и шрам приходит в движение, словно пытается залезть в ноздрю. — Хочешь, я ее уговорю, чтобы она все сделала, а чек ты ей отдашь, когда Афоня появится?
— Не хочу. — качаю я головой. — Она еще ребенок…
— Ну и хрена? — в разговор вступает еще один парень. Его я не знаю, но здесь уже видел. Чуть повыше меня, да и покрепче. Уголки губ опущены вниз — такое ощущение, словно он ко всему относится с презрением. Он смотрит мне за спину и кричит:
— Настя! Сюда иди, быстро!
Я не поворачиваюсь. Через несколько секунд девочка становится рядом со мной и смотрит на парня.
— Сделаешь мне? — спрашивает он.
Настя кивает головой. Парень смотрит на меня, переводит взгляд на нее и добавляет:
— Чек попозже отдам. Афони нет.
Опять кивок. И быстрый взгляд — даже не взгляд, а попытка посмотреть украдкой на меня.
И тут парень говорит то, от чего вздрагиваю даже я.
— Здесь сделаешь. На лавочке. А пацаны прикроют.
— Здесь не буду. — говорит Настя. — Возле гаражей.
Парень не спорит. Он зевает и произносит:
— Два чека.
Настя молчит.
— Братан, не гони. — произношу я. — Здесь зачем?
— Гаражи далеко. — парень смотрит на меня и, кажется, ждет, когда я пойду на обострение. Только я обострять ситуацию не собираюсь. Это их дело, а не мое. Мне надо взять пакет и идти в «офис». И всё.