Рассказы
Шрифт:
Первыми увидели солнце высокие трубы и крыши. Малиновая, незахватанная красота с несказанной приветливостью пролилась на город. Свет – милосердный поводырь наш, наш радостный гид, извлекающий из тьмы нашу разлинованную жизнь! Ты румянишь тонкую кожу красавиц и грустишь, оскверненный, на расплывшейся стерне старух. Не твоих ли это углов следы на моем потрепанном прошлом?
С моей бывшей мы, худо-бедно, поладили. Злобных побуждений с ее стороны я не наблюдал, и сына она от меня не прятала. Ну и я, само собой, когда был свободен, чем мог, помогал. О ее личной жизни мне ничего неизвестно, кроме
И потом, куда мне возвращаться? В свое время для меня там развесили фонарики с теплым нежным светом – я их оборвал. Мой путь усыпали лепестками первого чувства – я их растоптал. Мне доверили на сохранение лучшие годы - правильно: я их промотал. И к кому мне после этого проситься? Когда светофор превращает зеленую ягоду в желтую, а желтую в красную – это нормально. И запустить процесс распада вспять ему тоже по силам. В жизни же это заканчивается красно-желто-зеленым отвращением...
Но сына я вам в обиду не дам. Разнесу к чертовой матери весь ваш наркоконтроль, но вы его не получите! Вот только оденусь, попью чайку – и не получите.
«Ах, Леха, Леха!..
– думал я, шагая через мост.
– Вот ты и дорос до государственного к тебе интереса. Я в твои четырнадцать о таком и не мечтал…»
Вчера была Пасха. Река - небо, небо - река. Облака по голубому, словно льдины. Льдины по синему, как облака. Радуйтесь, блики ликования, распевайте акафисты, аллилуйствуете! Христос добирался до нас восемьсот лет, а мы сейчас к нему за четыре с половиной часа, после чего жалуемся, что благополучно добрались…
К половине одиннадцатого я был на месте. Пришел пораньше, как договорились, чтобы заранее обсудить с сыном ситуацию.
– Ну, пойдем на улицу, - обнял я его, уводя от казенного аскетизма.
– Рассказывай, что почем и как дело было.
Достал сигарету и закурил. Сын поморщился.
– Что, неужели не куришь? – поддел я его.
– Не дождешься.
И это мне знакомо. Сигарета – первый знак мужского значения. Для многих часто и последний. Может, курит, да не хочет расстраивать?
– Как мама?
– Похудела.
– Не мама похудела – платье поправилось! – нравоучительно сообщил я.
– А чего похудела?
– Не знаю.
– Ну, значит, весна. Я тоже, брат, похудел, - предъявил я лопающийся пояс брюк.
– Ладно, давай рассказывай.
Выяснилось, что сын поперек отца и божьего духа влез в историю с тремя неизвестными. Были два его одноклассника, которым Ванька Сомов, шустрый молодой человек четырнадцати лет из их же класса, предлагал таблетки. Какие и зачем – все, само собой разумеется, знали. Какие же еще таблетки могут предлагать в школе? Это, знаете ли, и первокласснику известно. Так вот, они сообщили об этом Лехе, а тот, в свою очередь, поделился с классной. А та, не будь дура, доложила директору. А тот, не будь дурак, накатал заяву в этот самый наркоконтроль. Когда стали разбираться, то те двое, кому это предлагалось,
Телефон в кармане попросился наружу по нужде.
– Вы уже встретились? – спросила нас мать моего сына.
– Все в порядке, не волнуйся.
– Он тебе все рассказал?
– Да, во всех подробностях.
– Ну, и что ты думаешь?
– Вот дырку они от бублика получат, а не Шарапова! – от все души пообещал я и показал телефону руками, как это будет делаться.
– Хорошо, спасибо, - культурно поблагодарила жена.
– Побудь с ним потом, если сможешь.
– Обязательно смогу, не волнуйся.
И мы двинулись на допрос. Сунулись было в кабинет, но там было занято, и нас попросили подождать. Пока ждали, я косился на сына, украдкой разглядывая его упрямый профиль. Весь в мать. Моего ничего не проглядывает. Может, и хорошо. Бог даст, не будет кобелизмом мучаться. Как быстро и бурно он меняется! Грядущее возмужание гонит с лица остатки ребячества, последние следы сказки пасуют перед застывшей наготове усмешкой. Прыщики на щеках у носа, черная пушистая полоска над губой. Дорогой ты мой, куда же ты так спешишь!
Я вдруг вспомнил его маленького, радостно-косноязычного, одолеваемого непослушными словами.
"Очень больно болит!" - жаловался он мне, показывая на сбитую коленку.
"Мы его сделали, мы его стукнули 400 раз!" - хвастался он, победив мальчишку со своего двора.
"У меня так температуры много!.." - говорил он мне по телефону, болея гриппом.
"Сегодня холодно градусов!" - заглядывал он в зимнее окно.
"Этот шум мне даже в ухо попадает!" - рассказывал он про ремонт в соседней квартире.
"Почему ты так долго проснулся?" - спросил он как-то раз, дозвонившись до меня, развратного, в середине дня.
Однажды летом я его спросил:
"Какую ягоду ты ел на даче?"
"Не знаю…" - поник сын.
"Ну, какую? Ну, черную смо…"
"Смалину!" - подхватил он...
Я вспомнил, как мне его вручили на выходе из роддома – белый конверт с неведомым посланием внутри. Жена откинула накидку, и мне предстал мой сын - серьезный, спящий, слепой, в истинно первозданном, божьем виде. Моя надежда, мой завтрашний день.
«Боже мой! Да у него через десяток лет свой такой же будет!» - поразился вдруг я.
Мы не замечаем, как стареем, потому что внутри мы все те же.
Дверь нужной комнаты открылась, оттуда выпала такая же пара, как мы с сыном. Скользнув по нам взглядом, которым их снабдили в кабинете, парочка направилась на выход.
– Ванька Сомов с отцом… - сообщил сын, понизив голос.
Через пять минут вызвали нас. Познакомились, и дознаватель в штатском сказал:
– Ну, все в порядке. Парень во всем сознался. Только, говорит, аспирин предлагал, а не то что вы, мол, думаете! Так что, закрываем мы это заявление, а Сомова берем на заметку. Ну, а тебе, Алексей, спасибо, что не побоялся сказать. Пугали, наверное? Нет? Скажи честно!