Рассказы
Шрифт:
– А разве не так? Не ваша ли власть офицеров пачками расстреливала?
– Было и такое. Вот только это от несознательности многих пошло. Да и сами офицеры в царское время вдоволь над нами покуражились, или я не прав?
Оба замолчали.
– Я вот чего не пойму? Чего это тебя загребли, али не сошлись в чем-то?
– Сам же сказал - для русских в Польше теперь нет места.
– Не страшно тебе?
– Страшно. Но это моя профессия - быть готовым умереть за Родину.
– И я за Родину готов умереть.
– Страшно представить, какая
– А ты её не трожь. Мы свое будущее строим. Светлое, где всем будет легко и счастливо. За это мы и бьёмся. А ты за что? За старую жизнь? За помещика и буржуя?
– Слушай, Волков, что вы сможете построить, какое светлое будущее? Вы же читать писать не можете. Как же вы государством управлять будете?
– Смеёшься? А зря. Умных голов средь нас мало, это факт. Но они придут к нам. И уже идут. Ленин, брат,он все это предусмотрел, недаром у нас ваши же офицеры служат. У меня в полку вот тоже есть такие. Один даже начальником штаба служит.
– Предатели, - процедил сквозь зубы Александр.
– Ошибаетесь, ваше благородие. Они-то как раз Родину и любят. Для них важнее землю защитить, а ты что? За кого и за что воюешь? Чтобы Север агличанам с мериканцами отдать, Восток япошкам, Украину полякам? Эх, ты, ваше благородие.
– А ты меня не стыди. Я русский человек и мне самому стыдно, если так случится. Но не вы ли отдали немцам столько земли?
– Было такое дело. Так ведь обратно все забрали.
– И мы заберем.
– Куда вам, - неожиданно засмеялся Волков.
– Не выйдет у вас ничего.
– Как это не выйдет, - обиделся Александр.
– С нами вся Европа, все страны с нами.
– Вот то-то и оно, что Европа с вами. А народ с нами. Чуешь разницу? Ежели народ весь за нас, то вам победы не видать как своих ушей.
Александр хотел ответить, но, к его удивлению, у него не нашлось нужных слов. В словах этого большевистского фанатика было столько силы убеждения, что было непонятно, откуда эта сила, почему эта сила у него, неграмотного и оборванного, а не у таких как сам Алекандр, образованных, грамотных, умных. Он пристально всмотрелся в сидящего рядом Волкова, силясь разглядеть в нем нечто необыкновенное, некую печать сверхчеловека, но во тьме виделся лишь неясный силуэт. Александр вздохнул и сделал попытку приподняться.
– Шибко болит?
– спросил Волков, и в голосе его прозвучала искренняя забота.
– Болит, зараза.
– признался Александр.
– Хороший ты человек, наверное, комиссар, да только не бывать твоей мечте.
– Бывать, - совершенно незлобиво ответил Волков.
– Ежели весь народ хочет новой жизни, так ему никто и ничто не помешает. С этою верою мы в бой идем, с нею и умирать буду.
– А ты знаешь, а мне польский поручик предложил с ними пойти.
– А ты чего?
– А что я? Я отказался. С вами мне не по пути, а с ними подавно.
– Гордый ты.
– Гордый. Каждый русский офицер имеет свою гордость за Родину.
– А есть она у тебя, эта Родина? Можеть мы на неё по разному смотрим?
–
– Ну нет. Ты за ту бьешься, какая у помещика, да у царя была. А мы за ту, которая для трудового народу. Чуешь разницу?
В этот момент скрипнула дверь камеры и через дверной проем пролился коридорный свет. В этом свете Александр увидел, что в камере они не одни. Вместе с ними было еще два красноармейца, четверо солдат Белой армии, да несколько штатских лиц. Была среди них и женщина, лет сорока, с полным и заплаканным лицом.
– Выходи, собаки.
– раздалось на ломаном русском, и все потянулись к выходу.
– Шевелись давай, курвы!
– продолжал командовать невидимый голос.
– Ишь, раскомандовался, - сказал Александр достаточно громко и по-польски, выходя из камеры. И тут же получил увесистый удар в спину.
– Давай топай!
Подгоняемые бранью и прикладами винтовок, арестованные потянулись к выходу.
– Слушай, комиссар, - вдруг прошептал Александр.
– А ты точно веришь, что все именно так и будет, счастливая жизнь, и благоденствие для каждого?
– Будет, - убежденно прошептал Волков.
– Не могёт быть иначе, мы победим. С этой мыслей и помирать не страшно. А тебе что, боязно? А то возьми и согласись с энтим офицеришкой, пока еще не поздно
– Да пошёл ты! Комаровские всю жизнь даже не царю служили, хотя и это было, а Родине. Понимаешь ты это, комиссарская твоя башка? И перед каким-то пшеком, врагом России, падать на колени не буду. Не таким меня мать родила. Не таким меня воспитали. Родина, она у нас с тобой одна, иудой же быть по воле сердца и присяге не расположен.
– Разные у нас с тобой Родины, штабс-капитан.
– Одна она у нас с тобой, просто понимаем мы ее с тобой по-разному. А живем и умираем ради неё.
Волков хотел возразить, но в этот момент конвой и арестанты вышли на неширокий дворик. Кто-то из арестантов судорожно всхлипнул, готовый зарыдать, но, видимо, взял себя в руки. Было непонятно, кто это, из красноармейцев или из белых, да и неважно уже это было. Конвойные быстро и умело - видать не в первый раз - прикладами и пинками подогнали арестантов к каменной стене, выщербленной пулями. После чего посмеиваясь и весело о чем-то разговаривая, отошли на несколько шагов. Наступила гнетущая тишина.
– Вот и все, - сказал Волков.
– Ежели верующий, то самое время тебе молиться.
Александр ничего не ответил, только вдруг схватил Волкова за руку и сжав ее, жарко заговорил. уже ничего и никого не стесняясь.
– Ты знаешь, комиссар, я ни о чем никогда не жалел в своей жизни. Все что ни делал, я делал только ради России-матушки. И когда с немцами воевал, и когда против красных пошел, я только в Россию верил, за неё на смерть был готов. Не за царя, не за Ленина вашего. Одна у нас Родина, и за нее воевать и умирать не страшно. А вот сейчас, только об одном жалею - не увидеть мне твоего прекрасного будущего, если, конечно, оно наступит.